Том 17

Тьер подвизается 40 лет на общественной арене. Он ни разу не был инициатором ни одной полезной меры в какой-нибудь области государственного управления или жизни. Тщеславный, скептический эпикуреец, он никогда не писал и не говорил ради дела. В его глазах само дело было лишь предлогом, для того чтобы блистать пером или речами. За исключением его жажды власти, наживы и видного положения, все в нем не настоящее — даже его шовинизм.

В типичном стиле вульгарного профессионального газетного писаки он то издевается в своих бюллетенях над плохим видом своих версальских пленников, то сообщает, что «помещичья палата» «чувствует себя прекрасно», то выставляет себя на посмешище своим бюллетенем о взятии «Мулен-Саке» (4 мая), где было захвачено 300 пленных:

«Остальные мятежники бежали без оглядки, оставив на поле битвы 150 человек убитыми и ранеными», — и ядовито прибавляет: «Такова победа, которую Коммуна сможет прославлять завтра в своих бюллетенях». «Париж скоро будет освобожден от угнетающих его жестоких тиранов».

Париж — Париж народных масс, сражающихся против него, для него не «Париж». «Париж — это Париж богатый, капиталистический, тунеядствующий» (разве он не космополитический притон?). Таков Париж г-на Тьера. Действительный Париж, трудящийся, мыслящий, борющийся Париж, Париж народа, Париж Коммуны — это «подлая чернь». В этом заключается вся суть отношения г-на Тьера не только к Парижу, но и к Франции. Париж, который показал свою храбрость в «мирной процессии» и в паническом бегстве Сессе, который заполняет сейчас Версаль, Рюэй, Сен-Дени, Сен-Жермен-ан-Ле, куда за ним последовали все кокотки, льнущие к «людям религии, семьи, порядка и собственности», (Париж действительно «опасных», эксплуататорских и тунеядствующих классов), («franc-fileurs»[399]), Париж, который забавляется тем, что смотрит в подзорную трубу на происходящую битву, для которого «гражданская война — лишь приятное развлечение», — таков Париж г-на Тьера (точно так же как кобленцская эмиграция[400]была Францией г-на де Калонна). Обладая склонностями типичного вульгарного писаки, он не умеет даже соблюдать внешнее достоинство, однако, чтобы не уклониться от этикета «легитимизма», он убивает женщин, девушек и детей, найденных под развалинами Нейи. Он не может отказать себе в том, чтобы с помощью зарева Кламара, подожженного керосиновыми бомбами, не устроить иллюминацию в честь муниципальных выборов, назначенных им по всей Франции. Римские историки завершают характеристику Нерона рассказом о том, что это чудовище славилось своими талантами рифмоплета и комедианта. Но дайте стать у власти простому профессиональному газетному писаке и парламентскому шуту вроде Тьера, и он перещеголяет Нерона.

Когда Тьер позволяет бонапартовским «генералам» мстить Парижу, он лишь играет свою роль слепого орудия классовых интересов, свою же собственную роль он играет в маленькой комедии бюллетеней, речей, обращений, в которых обнаруживается его тщеславие, вульгарность и пошлейший вкус газетного писаки.

* * *

Он сравнивает себя с Линкольном, а парижан — с мятежными рабовладельцами Юга. Южане сражались за рабство труда и за территориальное отделение от Соединенных Штатов. Париж сражается за освобождение труда и за отделение от власти тьеровских государственных паразитов, желающих быть рабовладельцами Франции!

* * *

В своем обращении к мэрам Тьер говорит:

«Вы можете довериться моему слову, я никогда не нарушал его!»

«Настоящее Собрание — одно из самых либеральных, какие когда-либо избирались Францией».

Он спасет республику,

«лишь бы только порядок и труд не находились под постоянной угрозой со стороны тех, кто претендует на роль особых блюстителей блага республики».

* * *

На заседании Собрания 27 апреля он говорит, что «Собрание еще более либерально, чем он сам!»

* * *

Тьер, у которого главным козырем в его риторике всегда было обличение Венских трактатов, подписывает Парижский договор[401], то есть дает согласие не только на отторжение одной части Франции, не только на оккупацию почти половины ее территории, но и на миллиарды контрибуции, даже не попросив Бисмарка точно определить и подтвердить военные издержки Германии! Он даже не разрешает Собранию в Бордо обсудить отдельные пункты его капитуляции!