Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное

Для Гольдебаева характерен стилистический эклектизм — в одной фразе инверсивный эмоциональный синтаксис может сочетаться с канцелярским оборотом; просторечное «жил в немцах» — соседствовать со «степенью развития и политической окраской»: «будара-душегубка» плавает во вполне литературном «безбрежном океане жизни»; «матерь вера» входит в предложение на равных правах с «кассационным поводом»; вдруг возникнет сравнение машиниста и его помощника с «двумя небожителями, посетившими землю». В таких случаях Чехов обычно вмешивался в текст. Особенно большая правка была сделана в описании вагона-ресторана, где в рассказ из жизни рабочих депо вторгается изображение «цвета высшего общества». «Скажи или напиши автору, — просил Чехов Гольцева, — что сцена в вагоне-ресторане груба и фальшива». Чехова, очевидно, не устраивало в этой сцене явное, почти грубое «обличительство». Судя по исправлениям, в этой сцене Чехов увидел то же, что он однажды уже отмечал в одном из редактированных им рассказов: «Г-жа Орлова не без наблюдательности, но уж больно груба и издергалась. Ругается, как извозчик, и на жизнь богачей-аристократов смотрит оком прачки» (Письма, т. 3, стр. 275). Чехов прежде всего убрал резкие «отрицательные» детали, характеризующие пассажиров аристократического салона. После его правки сильно поубавилось золота, блеска и ослепительности: были убраны много раз упоминавшиеся «шитые золотом кителя», «расшитые мундиры с яркими цветами распавшегося букета», «ослепительно яркие пятна платьев, кителей, эполет», «яркое золото люстр и кэнкетов», «гобеленовые стены» и вообще эпитеты типа «роскошный» и «шикарный». Были пресечены также попытки стилистической «игры», когда к герою применяются речевые средства другого стилистического пласта: «„людоед“ превратился в сентименталиста-мылителя»; «Василий Петрович имел прекрасное намерение поправить редакцию этого манифеста…» Целиком устранить стилистический эклектизм рассказа редактор, конечно, не мог.

Чехов всегда достаточно осторожно относился к употреблению просторечия и особенно тех его форм, которые уже закрепились и шаблонизировались в литературе: «Лакеи должны говорить просто, без „пущай“ и без „теперича“» (Письма, т. 3, стр. 210). Сохранив в целом просторечный колорит речи героев рассказа, Чехов исключал подобные формы, заменяя их синонимами или соответствующими формами литературного языка: касающе — касается, эстими — этими (2 случая), супротив — против (3), хоша — хотя (2), агромадные — громадные, подлостев — подлостей, выдадена — выдана. Используемые Гольдебаевым диалектизмы и — особенно охотно — украинизмы Чехов или вообще вычеркивал (абыз, вертячка, кацап, дивись, може, нехай, немовля, донечка) или также заменял словами русского литературного языка: хиба ж — разве, карбованцы — деньги, треба — нужно. (Ср. в письме к И. Л. Леонтьеву (Щеглову) от 22 февраля 1888 г. по поводу его рассказа «Идиллия»: «Всю музыку Вы испортили провинциализмами <…> Кабачки, отчини дверь, говорит и проч. — за все это не скажет Вам спасибо великоросс. Язык щедро попорчен».) Во всех случаях в речи действующих лиц сняты вульгаризмы: свиная рожа, дрянь, черт, ляд, куроцап. Из рапортов машиниста исключены куски с наиболее резкими синтаксическими неправильностями, в некоторых местах строй фразы сделан более литературным.

4

По всей своей поэтике, стилистической манере рассказ «В чем причина?» был Чехову вполне чужд. Но далеко не всегда он исправлял то, что противоречило его собственной стилистике и литературным вкусам.