Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное

[Не узнавали друг друга, отыскивали лошадей. Адель Карловну общими[22]] усилиями усаживали на лошадь, и опять поднялся гам. Не узнают друг друга, отыскивают лошадей… Шум, визг, сердитые голоса…

[Софка отыскала свою маленькую гнедую лошадку под красным бархатным седлом.] — Князь держ[ал]ит [ее] Софкину лошадь под уздцы [и, что-то нежно бормоча про себя, обнимал ее за шею и, прижимаясь к ней], нежно цел[овал]ует ее в ноздри и голову и что-то бормочет. Лошадь смирно сто[яла]ит [под этими ласками] и только изредка переступа[ла]ет с ноги на ногу.

— Позвольте, — и человек в длинной черкеске [подошел к] вырастает из земли перед Софк[е]ой.

И прежде чем она успе[ла]вает опомниться, он ловко [схватил] хватает ее на руки, [посадил] сажает на лошадь, и в ту же минуту она [почувствовала] чувствует, как его усатое лицо [близко придвинулось к ней] касается ее лица и как он [грубо поцеловал] целует ее прямо в губы. [Она только удивилась, так внезапно это произошло, и не могла] Происходит это так внезапно, что она не может понять, действительно ли это [было], или ей показалось только. Неприятное брезгливое чувство [брезгливости поднялось в ней, ей] овладевает ею, хо[телось]чется ей ударить [его] нахала хлыстом, но его уже [не было] нет возле, и она не зна[ла]ет, кто он.

А князь все цел[овал]ует лошадь, целует без конца, и [а] черные силуэты всадников уже переезжа[ли]ют речку.

— Князь, пора! где вы, князь? Едемте! — [звала Марья Ивановна, забывая теперь совершенно о существовании Софки.] зовет[23]мама.

— Марья Ивановна, я ревную, что это в самом деле? [вы] Всё князь да князь! — Князь, голубчик, не откликайтесь!

— Что же, давайте перегоняться!

— Ну нет, силы не равные! [потому что ваша и моя лошадь — большая разница. Потому что ваша лошадь это…]

— Нагайку давай, Ассан!

[— Адель Карловна, это измена, я ее кавалер, а она изменяет! — «Сердце красавицы!» — напевает актер.]

[Слышится] Смех, шум каменьев, плеск воды в свежеющем воздухе. Эхо отчетливо повторяет все это, и гул стоит между каменными стенами балки.

Князь [сел] садится на своего иноходца, смешную мохнатую лошаденку.

Софка дер[нула]гает за повод [гнедого, который запрял ушами и насторожился]. Едут.

[Все, что сейчас с ней было, ошеломило Софку, недоумение еще больше сковало ее.] Софка ошеломлена и в недоумении. Ребенком она привыкла к непрошенным поцелуям. Но тогда целовали все [, и она не обижалась, — и целовали] и при всех. Но сегодня?

Проводник чей-нибудь или один из «них», гостей мамы?

«Как гадко, противно. И сказать некому [, и еще самою будут бранить], — засмеют и бранить будут».

Ей хочется плакать.

Княз[ь]ек едет рядом и [, повернувшись к ней, почти стоя в стременах, без умолку рассказывает ей про свою любовь; чистую, высокую, святую к одной проезжей петербургской grande dame. Князь] изо всех сил старается увер[яет]ить Софку, что она одна может понять его и что ему страстно хочется все, все высказать ей о своей [особенной] необыкновенной, им одним изведанной, неземной любви.

[— Вы поймите, она так хороша, так необыкновенно, чудно хороша, что не любить ее нельзя. Да вы видели ее, она жила на горе с своими детьми. Для нее я готов на все, на что хотите. И я мучаюсь, что не могу ничем доказать, как люблю ее, и сознаю что ей это вовсе не нужно.