Том 18. Лорд Долиш и другие

Мне, поставляющему легкое чтиво, до сих пор не мешало то, что я весел, беззаботен и прост. Я говорю «не мешало», поскольку читатель любит ощущать, что автор занятных историй несчастлив в частной жизни и создает что-то смешное просто потому, что не в силах вынести бремя бытия. Что ж, теперь я именно таков.

Два года назад я был пустым комедиантом. Книгам моим не хватало глубины. Я легкомысленно писал, ибо весело жил. Потом я занялся гольфом, и вот, я улыбаюсь сквозь слезы и смеюсь, чтобы не плакать, словно какой-то Фигаро. Тем самым, я вправе высоко держать голову, зная, что достоин уважения.

Если вы найдете в этом сборнике что-нибудь забавное, пожалуйста, не забывайте, что я писал после того, как потерял в кустах три мяча или сломал любимую клюшку; и, пробормотав: «Молодец… какой молодец!», припомните историю про клоуна, шутившего, когда умирал его ребенок. Вот и все. Спасибо за сочувствие. Оно очень важно для меня. Как вы думаете, если бы я параллельно поставил ноги… Да, ладно, чего там, это вас не волнует. Буду горевать один.

P.S. Во втором рассказе я упоминаю Кортеса, глядящего на Тихий океан. Вскоре после того, как рассказ этот появился в журнале, я получил письмо, где были слова: «Ну, знаете! Не Кортес, а Бальбоа». Насколько я понимаю, исторически это верно; но если Кортес годился Китсу, он сгодится и мне. Кроме того, океан большой, мало ли кто на него смотрит! Почему бы среди них не оказаться Кортесу?

ПРЕДИСЛОВИЕ [12]

Прежде чем вывести читателя на половинное поле о девяти лунках, я хотел бы сказать несколько слов об отзывах на первую книгу о гольфе, «Бить будет Катберт». Во-первых, я с огорчением заметил, что многие литераторы считают гольф пустой забавой, недостойной мыслителя. Могу сказать одно: на протяжении столетий лучшие умы писали об этой благородной игре, и если я не прав, то вместе с весьма достойным сообществом.

О гольфе говорили не только великие игроки. Публий Сир[13] не гнушался практичными соображениями о заднем замахе («Поспешишь — людей насмешишь»); Диоген ярко описывал чувства человека, выбивающего мяч из воды («Мужайся, берег близко»); а доктор Уоттс,[14] сделав удар, начертал на обороте своей записи счета небольшой стишок:

Лети, как молодая лань,
Когда тебя метнула длань
Такого игрока.

Сам Чосер, отец английской поэзии, ввел в рассказ сквайра строку:

Ему потребна ложка деревянна.

Как известно, именно так именуют деревянную клюшку. Конечно, при нынешних резиновых мячах сгодится и простая железка.[15]

Передавая сетования игрока, которому мешает буйная четверка,[16] Шекспир говорит:

Но ну!
Четыре чванных обормота
Ударами осыпали меня.

Если припомним все это, можно считать, что обвинения опровергнуты.

Намного прискорбней то, что авторы статей, по их же словам, ничего не смыслят в гольфе. Некий X просто не знает, что такое ниблик.[17] Того, кто пишет о божественной игре, должны судить равные ему,[18] что в данном случае означает людей, которые делают хотя бы один хороший удар из шести, четыре сносных выводящих удара за раунд и три приличных коротких на лунку. Мне кажется, я вправе просить издателей, чтобы они, в свою очередь, попросили критиков приписывать в скобках свой гандикап. Тогда читатель правильно оценит сборник, а жало обличительных фраз будет вынуто цифрой «36» в конце абзаца. Слова же «истинный шедевр» особенно порадуют меня, когда перед ними — ноль.

Напоследок скажу еще одно. Сравнивая эту книгу с «Катбертом», умный читатель удивится горькой глубине чувств и, быть может, выведет отсюда, что я, подобно многим, попал под влияние русских классиков. Это не так. Конечно, стиль мой многим обязан Достоевскому, но пронзительная печаль рассказов о Подмарше или о Воспере вызвана только тем, что последнее время я часто играл на поле для гольфа в Саутгемптоне (Лонг-Айленд). Создал его беглый шотландец, решивший, как это ни странно, собрать вместе все худшие лунки Великобритании. Пройдя пески у Сэндвича[19] и горы у Прескота,[20] мы оказываемся перед лункой в Сэнт-Эндрус[21] у сада начальника станции, куда улетает мяч, если в нее не попадешь, помня при этом, что за углом — и неприступный редут, и вожделенный рай. Если мы два дня подряд поиграем на таком поле, мы кое-что узнаем о жизни.

И все же в книге, мне кажется, есть свет и сладость. Если это правда, вызваны они тем, что некоторые рассказы написаны до Саутгемптона и после того, как я получил первую и единственную награду, зонтик, на матче гостиницы в Эйкене (Южная Каролина). Надеясь снизить гандикап до шестнадцати, я, словно огонь пожирающий, прошел там поле, кишащее самыми толстыми дельцами в отставке. Если в этом году мы потеряем Кубок Уокера, пусть Англия об этом вспомнит.

Аддингтон,

Шестой бункер.

К ЧЕМУ ВЛЮБЛЯТЬСЯ ГОЛЬФИСТУ?