Том 18. Лорд Долиш и другие

— Данный обалдуй, — сказал старец, спокойно и крепко держа его за пуговицу, — был примерно ваших лет и звали его Фердинандом Дибблом. Мы были хорошо знакомы. Именно ко мне…

— Может, в другой раз?

— … ко мне он пришел за сочувствием в час испытаний. Не постыжусь заметить, что, когда он выложил душу, в глазах его стояли слезы. Что до меня, сердце истекало кровью.

— Еще бы! Но я…

Старейшина мягко посадил его в кресло.

— Гольф, — сказал он, — великая тайна. Словно капризная богиня…

Молодой человек обмяк и сдался.

— Вы читали «Старого Морехода»?[35] — спросил он.

— Да, очень давно. А при чем тут он?

— Ах, не знаю, — ответил молодой человек, — просто пришло в голову.

— Гольф (повторил Старейшина) — великая тайна. Словно капризная богиня, он исключительно глупо расточает свои дары. Мы постоянно видим, как крепкие, сильные мужчины пасуют перед заморышами, гиганты промышленности — перед младшими клерками. Люди, способные править империей, не могут справиться с маленьким мячом, что великолепно удается законченным кретинам. Странно, но это так. Трудно понять, почему Фердинанд Диббл не мог стать хорошим игроком. У него были сильные руки и верный глаз. Однако играл он ужасно. А как-то, в июне, я понял, что он к тому же обалдуй. Помогла мне в этом беседа на террасе.

Я сидел здесь, думая о том, о сем, и вдруг заметил, что неподалеку, у клуба, Диббл разговаривает с какой-то девушкой. Кто это, я определить не мог, она стояла ко мне спиной. Скажу лишь, что на ней было белое платье. Когда они попрощались, Фердинанд медленно направился в мою сторону. Вид у него был печальный. Днем он проиграл Джимми Фовергилу, и я решил, что дело в этом. Вскоре выяснилось, что прав я лишь отчасти. Он сел рядом со мной и несколько минут мрачно смотрел в долину.

— Только что говорил с Барбарой Мэдвей, — наконец сообщил он.

— Вот как? — сказал я. — Очаровательная девушка.

— Она уезжает на лето в Марвис Бэй.

— Наши места опустеют.

— Еще как! — возбудился он и замолчал снова. Наконец он глухо застонал.

— Черт, как я ее люблю! — проговорил он сквозь зубы. — Господи Боже, как люблю!

Я не удивился, что он со мной откровенен. Почти все здешние молодые люди рано или поздно приносят мне свои тяготы.

Фердинанд отрешенно грыз ручку ниблика.

— Не могу, — сказал он наконец, — не могу попросить такого ангела, чтобы он, то есть она, вышла за меня замуж. Понимаете, всякий раз, когда я уже готов, я кому-нибудь проигрываю. И я теряюсь. Я нервничаю, бормочу, говорю глупости. Хотел бы я знать, кто придумал эту бесовскую игру. Взял бы его и задушил. Наверное, он давно умер. Ну, хоть попрыгал бы на могиле.

Именно тут я понял все, и сердце у меня сжалось. Истина вышла наружу. Фердинанд стал обалдуем.

— Ну-ну, дорогой мой! — сказал я, зная, что слова мои бессильны. — Справьтесь с этой слабостью.

— Не могу.

— Попробуйте!

Он снова погрыз ручку, потом сказал:

— Она просила меня приехать в Марвис Бэй.

— Что ж, неплохо. Значит, ей нравится ваше общество.

— Да, но какой в этом прок? — Глаза его внезапно блеснули. — Вот если бы я победил хорошего игрока — хоть раз, хоть один раз! — я бы с ней объяснился. — Огонек угас. — Но куда мне!

Что тут скажешь? Я похлопал его по плечу, и вскоре он ушел. Я остался здесь, думая о нем, и вдруг из клуба вышла Барбара. Она тоже была печальна и озабочена, словно что-то ее гнетет.

— Хотелось вам, — спросила она, садясь в соседнее кресло, — дать кому-то по голове чем-нибудь тяжелым?

Я ответил, что это бывало, и спросил, кого она имеет в виду. Она поколебалась немного, но, видимо, решила исповедаться. Одна из радостей старости — то, что мне открывают душу прелестные созданья. Барбару я знал с детства, даже купал ее в те времена. Как-никак, это связывает.

— Почему мужчины такие дураки?! — воскликнула она.

— Ты не сказала, кто навел тебя на эту суровую мысль. Я с ним знаком?

— Еще бы! Вы с ним только что разговаривали.

— Фердинанд Диббл? Значит, его ты хочешь стукнуть?

— Именно.

— А почему?

— Потому что он оболтус.

— Ты хочешь сказать «обалдуй»? — спросил я, удивляясь, как проникла она в его тайну.

— Нет, оболтус. Вы подумайте! Влюбился, а признаться не может. Я совершенно уверена, что он меня любит.

— Чутье тебя не подвело. Он говорил мне об этом.

— Почему же он мне не говорит? — вскричала пылкая девушка, швырнув камешек в подвернувшегося кузнечика. — Не могу же я на него вешаться, должен он хоть намекнуть.

— Ты разрешишь вкратце передать ему наш разговор?

— Ни в коем случае! Да я лучше умру, чем позволю ему подумать, что обезумела от любви и засылаю ходатаев!

Я ее понял.

— Тогда, боюсь, — серьезно сказал я, — что сделать нельзя ничего. Придется ждать и надеяться. Быть может, в будущем году Фердинанд обретет спокойствие, твердость, точность удара…

— О чем вы говорите?

— О том, что он не будет обалдуем.

— То есть оболтусом?

— То есть обалдуем. Это человек… — и я объяснил ей, какие препятствия мешают ему сказать о своей любви.

— В жизни не встречала такой чуши! — вскричала она. — Значит, он ждет, пока станет хорошо играть?