Том 18

В чешской Богемии, к счастью, царство и венец Венцеслава еще не восстановлены; венское начальство обращается с ней как с простой провинцией, не пользующейся даже привилегиями какой-нибудь Галиции, а между тем в Богемии столько же политических партий, сколько их в любезном [У Бакунина: «в любом». Ред.] славянском «государстве». „Да, этот проклятый немецкий дух политиканства и «государственности» так проник в образование чешского юношества, что оно подвергается серьезной опасности «утратить» вконец возможность «понимать свой народ»“ (стр. 86). „Во всех австрийских городах, где славянское население смешано с немецким, славянские работники принимают самое энергическое участие во всех общих заявлениях пролетариата. Но в этих городах не существует почти других рабочих ассоциаций, кроме тех, которые признали программу социал-демократии Германии, так что на деле славянские работники, увлеченные своим социально-революционным инстинктом, вербуются в партию, прямая и громко признанная цель которой — создание пангерманского «государства», то есть огромной немецкой“ «тюрьмы» (стр. 88).

Им надлежит признать программу руководимого Бакуниным Интернационала (стр. 89) (в качестве специального вербовочного бюро рекомендуется (стр. 89, примечание) славянская секция в Цюрихе, принадлежащая к Юрской федерации).

Австрия (заключение).

Империя существует еще только благодаря расчетливому долготерпению Пруссии и России, не желающих пока приступить к ее разделу, потому что каждая из них надеется при удобном случае захватить кусок побольше.

Россия:

„Полезная конституция для народа может быть только одна — разрушение (русской) империи“ (стр. 96).

Обладает ли она военной силой, чтобы состязаться с новой германской империей? Только в этом в настоящее время политический вопрос в России (там же). „Вопрос этот… поставлен с неотвратимой необходимостью новым положением Германии, которая «за одну ночь (uber Nacht) выросла в огромное и всесильное государство». Но вся история свидетельствует, и рациональная логика подтверждает, что два равносильных государства не могут одновременно существовать рядом. Одно из них должно покорить себе другое“ (стр. 97). Это необходимо для Германии. „После долгого, долгого политического унижения она вдруг стала могущественнейшей державою на континенте Европы. Может ли она терпеть, чтобы рядом, так сказать, у самого ее носа, стояла держава, вполне от нее независимая, ею еще не побежденная и смеющая равняться с нею; к тому же еще держава русская, «самая ненавистная»!“ (стр. 97).

„Мы думаем, что мало русских, которые не знали бы, до какой степени немцы, все немцы, а главным образом немецкие буржуа, и под их влиянием, увы! и сам немецкий народ, ненавидят Россию“ (стр. 97). Эта ненависть — одна из сильнейших национальных немецких страстей (стр. 98).

Вначале — почтенная ненависть немецкой цивилизации к татарскому варварству (стр. 98). В 20-х годах протест политического либерализма против политического деспотизма (там же). Они возложили всю ответственность за Священный союз на Россию (там же). В начале 30-х годов симпатии к полякам, ненависть к русским, как усмирителям польского восстания (там же). Опять позабыли, что Пруссия помогала при усмирении Польши; Пруссия помогала, потому что с победой поляков вся прусская Польша восстала бы, что „убило бы в корне «возникавшее могущество» прусской монархии“ (там же).