Том 19. Избранные письма 1882-1899

Получил ваше письмо и рукописи, Сергей Терентьич^*. Помогай вам бог жить так, как вы намереваетесь. Помощь от общения с людьми и чтения книг, разумеется, есть, но все ничто, если нет в душе источника воды живой. То наборная вода, а то ключевая. И потому я всегда того мнения, что если можно иметь общение и книги, то это очень хорошо и надо пользоваться этим, но важности в этом нет. Важно одно — это внутренняя работа над собой, состоящая, главное, в соблюдении чистоты своей жизни, в избавлении себя от всякого рода пьянства — вина, женщин, тщеславия, и всякой суеты, в соблюдении себя чистым сосудом. Если только душа человека чиста, то бог поселяется в ней. Бог наполняет все, и если вынешь из души то, что не божье, то бог наполнит ее, и наполнит в той мере, в которой вынуто не божье. Книга «В чем моя вера?» у меня есть, но я боюсь вам посылать ее. Как бы не подпасть вам ответственности из-за этого. Подумайте. А то теперь везде делают обыски.

Повесть ваша совсем слаба. Мысль хорошая, но она не выражена художественно. Не видно, какие силы перемог ли для молодого человека удовольствие женитьбы на чистой девушке, не видно всех тех страданий душевных, которые он должен был перенести, женившись на той. Вообще не хорошо. Сцена же недурна, но однообразна. Сцену я пошлю Черткову, а повесть советую совсем уничтожить.

Напишите, когда будете писать, как живется у вас в семье.

Прощайте. Укрепи вас бог на том добром пути, на котором стоите.

Л. Толстой.

137. П. И. Бирюкову

1889 г. Сентября 27. Ясная Поляна.

Получил еще ваше письмецо, милый друг, но думаю, что точно пропало ваше одно и мое одно, в котором я пишу вам между прочим о статье Алексеева. Я прошу прислать ее ко мне. Я непременно прочту и пошлю к Сытину^*. Я вперед уверен, что она в своем роде хороша. Наша жизнь вот какая: в доме у нас теперь я с женой, две Маши, два малыша, Ванечка, Саша и miss Kate. Таня с Сережей уехали на Парижскую выставку. Мне истинно жаль ее. Это, знаете, как ослабевающему больному дают все более и более сильные возбуждающие. Но она очень мила и добра. Лева в Москве на медицинском факультете и храбрится тем, что у него под столом кости человеческие. Тоже мил и добр. Илья нынче уехал. Малыши у него были, он их привез назад и пробыл здесь два дня, охотился. Он совершенно спит и видит во сне экипажи, лошади, охота, хозяйство. Удивительное это дело, как каждый человек живет в своей атмосфере, везде носит ее за собой и ревниво блюдет за тем, чтобы ее кто-нибудь не разрушил. И пробить эту атмосферу нельзя, он все силы души направляет только на соблюдение ее, чтобы не остаться без нее голым. Есть люди голые, вот эти-то хороши. Мы с женой живем недурно. Она мягче; иногда мне кажется, что она хочет быть мягче; но суеверия ужасно тверды в ней. И не суеверия, а инерция. Кроме того, духовная сила имеет мало влияния на нее, не двигает ею, а одни физические низшие силы. Кроме того, тут много напутано и напорчено мною. Смотрю так: если я могу передать ей то, что может облегчить ей жизнь, считаю нужным передать (это редко, никогда не бывает до сих пор); если она дает отпор, утруждает жизнь, говорю себе: это тебе работа, ну-ка покажи, насколько ты веришь в то, что исповедуешь. И это тоже редко, почти никогда не делаю. А все-таки идет лучше. О вас говорит всегда с желанием оттолкнуть от вас Машу. Я все поправляю, изменяю, дополняю «Крейцерову сонату». Но мало, лениво пишу. Пишу много писем и пилю и рублю лес. Маши очень хороши обе. Живут внутренней жизнью, то есть истинной. Маша моя учит детей по утрам, пишет мне письма и переписывает и читает и хочет языками заняться, английским, французским и немецким. Все ее любят, и везде ей хорошо. О вас, о женитьбе, мы ничего не говорим с ней, но о вас, разумеется, вспоминаем и говорим^*. Пускай живет сама. Я боюсь с ней всегда, как бы не влиять на нее в какую бы то ни было сторону. Одно знаю, что никогда я от нее не видал попытки компромисса, ослабления требований от себя. Попов у Алехина, на днях получил от него письмо. Он доволен своей жизнью. Зовите его. А если одни поживете, и то очень хорошо. Целую вас.

Любящий вас Л. Т.

138. H. H. Страхову

1889 г. Ноября 17. Ясная Поляна.

Спасибо, Николай Николаевич (я так запутался в разных эпитетах при обращении, что решил отныне не употреблять никаких), за письмо^*. Я очень дорожил вашим мнением и получил суждение гораздо более снисходительное, чем ожидал. В художественном отношении я знаю, что это писание ниже всякой критики: оно произошло двумя приемами, и оба приема несогласные между собой, и от этого то безобразие, которое вы слышали. Но все-таки оставляю, как есть, и не жалею. Не от лени, но не могу поправлять: не жалею же оттого, что знаю верно, что то, что там написано, не то что небесполезно, а наверное очень полезно людям и ново отчасти. Если художественное писать, в чем не зарекаюсь, то надо сначала и сразу.