Том 2(1). Наша первая революция. Часть 1

Земскому союзу нет даже нужды персонально входить в Союз Союзов. Там присутствует земский призрак. Он стоит пред политическим оком освобожденцев с поднятым перстом и зорко следит за всякими движениями влево. Он стоит и надзирает и внушительно говорит: "Радикальной фразеологии, смелых выкриков, даже дерзостей по моему адресу — сколько угодно! Но радикальных поступков — никаких!" И этот завет блюдется свято. «Принципиально», т.-е. на лоскутах бумаги, союзы принимают и освящают все радикальные лозунги, вплоть до "обобществления орудий производства", и если они не забегают дальше, то только потому, что дальше нет пути. Таким образом, в архивных папках союзов заключены все главные требования трудящихся масс. Но в политической действительности союзы задерживают среди лучшей части интеллигенции и тех слоев народа, с которыми они связаны, выработку боевой тактики, отвечающей действительным интересам трудящихся масс. Это кажется противоречивым? Конечно, — но ровно постольку, поскольку внутренне противоречив союз демократии с земщиной.

Превосходную иллюстрацию противоречия между словесно принимаемой программой и действительно проводимой тактикой дал г. Пергамент, председатель одесского совета присяжных поверенных, в своей беседе с сотрудником «Новостей» в начале апреля. "Первым и главным тезисом программы, — говорил лидер одесской адвокатуры, — должна быть работа, направленная к введению в России конституционно-демократического строя с широкими социально-экономическими реформами с целью освобождения всех (курсив подлинника) элементов трудящихся классов от экономической эксплуатации". Какой же путь ведет к этой несколько туманной, но крайне заманчивой цели? "Предполагаемая организация всех профессиональных союзов и выделяемого ими общего органа, Союза Союзов, — пояснил г. Пергамент^*, - есть не революционное, а наоборот, антиреволюционное (!) движение, вызванное глубоким сознанием, что переживаемый момент требует напряжения всех общественных сил для осуществления всенародных стремлений" ("Новости", 4 апр.). Мы уже знаем, что стоит за этим "глубоким сознанием": жуть демократии. Жирондистская жуть перед тем, что, «она» придет и потребует страшного напряжения, героических усилий и неисчислимых жертв. Но горе было бы массам, если б во главе их стояли люди, одержимые этим страхом и заменяющие решимость и отвагу выжиданием и надеждой. Ибо она все равно пришла бы, но застала бы стихийную смуту в народных рядах, колебание и готовность к измене в вождях. Она все равно пришла бы, но число жертв ее было бы двойное и тройное…

У одного немецкого пастора я прочитал такую восточную легенду-притчу. К султану явилась чума и сказала: "Теперь пройду через твою страну, ибо нужно мне 10.000 жертв". "Возьми их, чудовище, — воскликнул с ужасом султан, — возьми — и уйди!". Через три месяца снова явилась чума к султану и сказала: "Теперь ухожу, все уж свершила!" — "Ты, лживая тварь, — вскричал султан, — ты требовала 10.000 жертв, а взяла 30.000". Но чума ответствовала: "Я взяла лишь мою долю, 10.000; остальных убил их собственный страх".

"Из истории одного года". Петербург, 1906 г., изд. "Новый мир".

Нечто о квалифицированных демократах

(Письмо из России)

Нужно сказать правду: самый вредный тип демократов, это — из бывших марксистов. Главные их черты: непрерывная, точащая и ноющая, как зубная боль, ненависть к социал-демократии. Нашей партии они мстят за свое прошлое или, может быть, за… настоящее.

Марксизм без остатка выскоблил в них то естественное «нутро», без которого, как ни ухищряйся, какими философскими медикаментами себя ни пользуй, все равно не станешь дельным политическим радикалом. Они слишком скептики, чтобы броситься в революционный авантюризм. Они слишком мало связаны с помещичьим землевладением и слишком «интеллигентны», чтоб раствориться в земском либерализме. Они никогда, в сущности, не знают, что с собой делать. Они могут немножко так, но могут немножко и этак. Даже самые деловитые и суетливые из них являются, если приглядеться, какими-то лишенными определенных вкусов политическими фланерами. До недавнего времени они шатались в небесах философии со скучающим видом (среди самых бурных энтузиазмов г. Бердяева^* слышались зевки), переходя от системы к системе так же, как переезжают с курорта на курорт… Марксизм их повредил — некоторых на всю жизнь. Нравственная связь с пролетариатом и его партией, если и была когда, то порвалась совершенно, но полученная от марксизма способность подмечать в политике игру классовых интересов сохранилась. И эта способность их преследует, она лишает их не только «энтузиазма», но и необходимого минимума самоуважения.