Том 2

— Вот вы на меня смотрите, и я знаю, о чем думаете, — заговорила Татьяна, то раскрывая, то закрывая папку. — Думаете о том, что я не организовала партийную работу, не сумела подойти к Хворостянкину. Да к нему и подступиться невозможно. Ни с чьим мнением не считается, ни к какому совету не прислушивается. Не учится, хотя всюду кричит, что учится; ничего не читает, даже газет, хотя везде говорит, что читает… Остановился и стоит, как пень… Ну, как с ним быть? Корчевать надо этот пень, не иначе!

— А по-моему, корчевание не даст нужного эффекта, — сказал Кондратьев. — Тут требуется свежий ветер и что-то вроде наждачной бумаги, которой сгоняют ржавчину…

— Я не могу понять одного, — проговорила Татьяна, закрывая папку, — откуда у него амбиция и чванство?

— От недостатка ума…

Ветер на дворе разыгрался не на шутку; порывистые, сильные струи воздуха, казалось, падали сверху; ветки деревьев нагибались чуть ли не до земли, фонарь у подъезда раскачивало, на подоконник падала дрожащая тень. Белолистки шумели непрерывно и тревожно. Гроза подходила все ближе и ближе к станице, все чаще сквозь тучи пробивался режущий глаза свет молнии и в это мгновение стекла окон делались глянцевито-синими.

— Да, мокрое идет к нам лето.

Кондратьев прислушался и к грому, и к шелесту листьев, и к тому тягучему и непрерывному шуму, который говорил, что где-то совсем близко стеной идет дождь.

— Убрать Хворостянкина — задача весьма простая, и она не требует от нас большого ума… Значительно труднее исправить нашу же ошибку, что мы и начали делать…

— Да в чем же ошибка?

— В том, Татьяна Николаевна, — и Кондратьев снова прислушался, — в том наша ошибка, что долгое время возле Хворостянкина находился не партийный руководитель, а мягкотелая мямля, трус и подхалим, — словом, такой человек, которому никак нельзя было доверить бразды партийного правления, а мы, к стыду своему, доверили…

За окном играла гроза и лил сильный дождь с ветром. По стеклу окна текли буграстые струйки, свет фонаря освещал мокрые стволы белолисток. Кондратьев смотрел на эти водяные бугорки на стекле, на стволы деревьев и на падавшие и липнувшие к земле листья.

— Я понимаю, — сказала Татьяна.

— Надо обсудить поведение Хворостянкина на партийном собрании. Вслед за этим поставьте его отчет на общем собрании колхоза и пустите в действие критику — ту самую наждачную бумагу, о которой я говорил. С Хворостянкина необходимо сбить спесь, излечить от мании величия, а сделать это могут сами колхозники, если, конечно, коммунисты им помогут.

Прошло более часа, дождь за окном то утихал, то снова припускал, а они все сидели и разговаривали. Посмотришь на них со стороны и невольно скажешь: да ведь это старые, добрые друзья сошлись на совет, и мужчина по праву старшинства учит еще молодую женщину простой, но неизвестной ей житейской мудрости… Беседа, сама по себе оживившись, затянулась, и смысл ее в кратких словах сводился все к тому же: нелегко провести уборку урожая или построить гидростанцию, обводнить степь и вырастить леса, обновить станицы или проложить шоссе, но еще труднее из людей нынешних растить и воспитывать людей будущего.

2

Дождь умолк поздно, утих и ветер, и тучи быстро и легко поднялись и разошлись, как бы давая понять, что свое дело они сделали, все запасы воды сбросили на землю и теперь могут гулять в небесах. Поэтому и утро пришло солнечное и небо стояло чистое и голубое. Затем установилась погода сухая и жаркая, и хлеба созрели в каких-нибудь два-три дня.

Бригадные станы еще безлюдны, на расчищенные и смоченные водой тока только что привезены весы, а в наскоро сделанном балагане поселился весовщик. По исправным, подчищенным дорогам еще не пылят с зерном грузовики и не рябеют по жнивью копны, а уже во всем — и в обилии желтых красок, и в знойном небе, и даже в той особенной, неповторимой тишине, которую нарушают лишь жаворонки, — уже чувствуется близость косовицы…

Вокруг оранжевых клеток пшеницы появились светлые пояса обкосов, и к ним, желая занять место поудобнее, хвостатыми птицами слетелись комбайны, подъехали водовозки, брички с горючим. Туда же, меняя стоянку, направились тракторные бригады со всем своим хозяйством — с походной кузней, с кухонным скарбом, с железными бочками и с плугами, у которых лемехи так начищены землей, что блестят зеркалами.

Солнце клонилось к закату и жара начинала спадать, когда перебрались поближе к хлебам и знакомые нам вагоны с белыми занавесками на окнах. Они остановились возле дороги. Всякий раз на новом месте было много неотложных дел, и трактористы, привыкшие к переездам, без лишних слов начали «обживать» летнюю стоянку; кто помогал поварихе сооружать печку, кто рыл погребок для горючего, кто осматривал машины, еще дышащие теплом.

Григорий и учетчик-радист Ванюша находились в вагоне. Надо было подготовить проект социалистического договора, записать обязательства рулевых, и тут Григорий долго мял чуб и хмурил брови.