Том 2

Несколько грустное лицо, почти белое, с большими темными глазами, было выточено с дивным совершенством, и было в нем что-то, что говорило о благородной и древней крови. Казалось, он явился прямо из минувших веков. Он мог быть жителем погибшей Атлантиды или загоревшим на солнце древним греком. Каштановые волосы крупными кольцами спадали на плечи, но на подбородке и над изогнутыми тонкими губами растительности не было. Может быть, он был выбрит. Словом, это был великолепнейший образец вида homo sapiens, отличающийся от всех когда-либо виденных мною.

Одежда его также была необычна и поражала взгляд, хотя и висела лохмотьями. Она могла быть похищена с тела египетского фараона. Стан его был обвит холстом, который по краям был вышит блеклым пурпуром, а на голове возвышалось какое-то сооружение из холста, в виде опрокинутой и заостренной нижней половины сифона для сельтерской воды. К коленям спускался узкий, книзу расширяющийся кожаный фартук, тоже вышитый; сандалии из того же материала довершали костюм.

В изумлении смотрел я на него, не зная, принадлежит ли он к какому-нибудь неизвестному мне народу или это новое созданное карликом видение. А у Ханса глаза на лоб полезли, и он спросил шепотом:

— Это человек, баас, или дух?

На шее у незнакомца было простое золотое ожерелье, и он был опоясан мечом с крестовидной рукоятью слоновой кости и красными ножнами.

Некоторое время этот замечательный человек стоял перед нами, сложив руки и смиренно склонив голову, хотя склониться следовало бы мне, принимая во внимание физический контраст между нами. По-видимому, он считал неприличным самому начать разговор, а между тем Зикали сидел угрюмо, поджав под себя ноги, и не приходил мне на помощь. Наконец я встал со своего места и протянул руку. После минутного колебания великолепный незнакомец взял ее, но не пожал, а почтительно коснулся моих пальцев губами, словно он был французский придворный, а я — красивая дама. Я еще раз поклонился насколько мог изящнее, сунул руку в карман и сказал по-английски:

— How do you do?[101]

— О Макумазан, — ответил он по-арабски, — приди, заклинаю тебя, и спаси Сабилу Прекрасную.

— Почему вы так заинтересованы в этой даме? — спросил я.

— Господин, она любит меня, не как брата — и я ее люблю. Сабила, великая владычица моей земли и моя троюродная сестра, помолвлена со мной. Но если бог не будет побежден, моя нареченная, как прекраснейшая из наших дев, будет отдана богу. — Он склонил голову в неподдельном волнении, и слезы наполнили его темные глаза.

— Слушай, господин, — продолжал он, — живет в нашей стране древнее пророчество, что бог наш, в чьей безобразной оболочке скрывается дух давно убитого вождя, может быть побежден только человеком иной расы, видящим ночью, мужем великой доблести. Через наших ясновидцев обратился я к Властителю Духов по имени Зикали, ибо я был в отчаянии. От него узнал я, что есть на юге такой человек, о котором говорит пророчество, и что имя его Бодрствующий В Ночи. Тогда я презрел проклятие, оставил свою родину и пустился тебя искать — и вот я нашел тебя.

— Да, — ответил я, — вы нашли такого человека, но он не отважный герой, а простой торговец и охотник на диких зверей. И я вам говорю, мистер Иссикор, что не хочу впутываться в дела вашего племени, ваших богов и жрецов или вступать в поединок с какой-то крупной обезьяной, если она существует, ради горсти блестящих камешков или пучка листьев, нужных этому знахарю. Ищите лучше другого белого человека, с кошачьими глазами и более сильного и храброго, Иссикор.

— Как могу я искать другого, когда ты избранный, о Макумазан! Если ты не пойдешь, я вернусь и умру вместе с Сабилой, и все будет кончено.

Он замолчал и через минуту заговорил снова:

— Владыка, не много могу я тебе предложить — но благородное деяние таит награду в себе самом, и воспоминание о нем питает сердце в жизни и в смерти. Я обращаюсь к тебе, потому что ты благороден: сделай это, не ради награды, но ради доблести твоей.

— Почему ты сам не принес Зикали его проклятых листьев? — спросил я в бешенстве.

— Владыка, я не могу войти в сад Хоу-Хоу, где растет Древо Видений, и я не знал, что Властитель Духов нуждается в листьях его. Владыка, поступай, как велит твое доблестное сердце, слава о котором проникла в далекие края.

Сознаюсь, друзья, я был польщен. В тот момент мне не пришло в голову, что этот обаятельный сын Хама, представлявшийся мне переодетым принцем, обладающим даром читать в сердцах, просто повторял урок, преподанный ему карликом, который тоже умел читать в сердцах.

К тому же предлагаемая авантюра манила меня, как магнит, своей необычайностью. Каково мне будет в старости, подумал я, оглядываться на прошлое с сознанием, что пропустил такой блестящий случай, и сойти в могилу, так и не узнав, существует ли Хоу-Хоу, гроза прелестных Андромед, или Сабил — Хоу-Хоу, соединяющий в своем отвратительном облике качества бога-фетиша, привидения, демона и сверхгориллы?