Том 2

— Что она поступила в монастырь?.. Да, знаю.

— Это тоже исход…

— Гм… — пробормотал Арагуэс. — Пожалуй!

— А она?.. Изабелла?

— Изабелла?.. Вот о ней я не знаю ничего.

Фред Праэк тоже не знал… Изабелла де Ла Боалль исчезла с его горизонта в тот самый далекий уже вечер, когда она посетила его в парижской гостинице «Астория», превращенной в военный госпиталь. Она спаслась оттуда отчаянным бегством, оставив госпожу Эннебон на полу в беспамятстве. Никаких вестей от нее больше не было. Никто не знал, как сложилась ее дальнейшая судьба. И что произошло с этим молоденьким американцем, о котором она рассказывала Фреду? Последовал ли он за нею, женился ли на ней или потерял ее из виду? Фред не знал о ней ничего и не хотел ничего знать. Видеть ее он тоже не хотел.

Через широкую входную дверь продолжали входить в церковь мужчины и женщины — обитатели Сибуры и Сен-Жак де Люз. Почти все баскские семейства были представлены здесь в полном составе, ибо трудно было найти среди басков семьи, не потерявшую своих сочленов в этой ужасной войне. Вся улица буквально влилась в церковь. И Перико Арагуэс, который обычно очень редко посещал богослужения, сделал шаг в сторону паперти.

Он спросил Праэка:

— Ты тоже пойдешь?

Но Фред Праэк посмотрел на свой костыль:

— Нет! На галерею мне тяжело будет подняться.

— Ты прав, — сказал Арагуэс и тоже остался перед церковью, рядом со своим другом.

В это мгновение оба заметили спину молодой и изящной женщины, направившейся в церковь. Перико Арагуэс обратил на нее внимание главным образом из-за ее одежды, которая выделяла ее среди остальных женщин: на ней было белое платье под легким пальто из полосатого шелка — белого с черным. Фред Праэк заметил ее по другой причине… Он схватил Арагуэса за руку:

— Вы видели?

— Что?.. На кого-то похожа?

Фред Праэк закусил губу и сказал коротко:

— Ни на кого. Я ошибся.

Оба умолкли: через полуоткрытую дверь церкви до них донесся жалобный звук органа, ожившего под пальцами Рамона д’Уртюби.

За первой пронзительной жалобой последовало тяжкое молчание. Потом раздались глухие звуки, напоминающие бой старинных барабанов и удары деревянных копий о кожаные щиты. И вслед за тем — торжественное рыдание: казалось, вся земля оплакивала павших героев. То — в своих «Сумерках» — рыдал Вагнер над бездыханным телом Зигфрида…

Перико Арагуэс одним пальцем тронул Фреда Праэка.

— Да, — сказал он, весь погруженный в величественную музыку, — Уртюби прав… Эта песня «приличествует великим мертвецам».

Фред Праэк наклонил голову.

— Пойдем, — сказал Арагуэс.

Он потащил Праэка на площадь Людовика XIV, опасаясь за своего увечного друга, который мог жестоко пострадать от давки при выходе из церкви.

На углу площади и главной улицы городка они увидели длинную и необыкновенно элегантную машину, ожидавшую кого-то возле тротуара.

Шофер в белой ливрее разговаривал с лакеем, в почти такой же ливрее. Разговор их происходил по-английски, причем носовые звуки выдавали американский диалект.

Уртюби скоро догнал своих друзей, и теперь они сидели втроем на террасе дома Людовика XIV. Им подали андалузский амонтильядо, напоминавший манцанилью. Молча они глядели на площадь и улицу, по которым еще протекала волна возвращающихся из церкви. Жители Сибуры направлялись к своему мосту, чтобы перейти на другой берег Нивели. А жители Сен-Жак де Люз, прежде чем разойтись по домам, стали безмолвно прогуливаться под чинарами, которые уже пестрели желтыми пятнами цветов. Было тепло, хотя небо оставалось еще почти зимним — медно-серебряным. Блестящая и всегда влажная зелень экскуаллерий сверкала бриллиантами в бронзовых лучах солнца.

Как вдруг тот автомобиль, роскошь которого поразила уже многих на площади их скромного городка, тронулся… Медленно обогнув площадь Людовика XIV, он покатил к Сибурскому мосту в сторону испанской границы. В автомобиле сидела та самая женщина в белом платье и полосатом пальто, которую Арагуэс и Праэк заметили раньше при входе в церковь. Рядом с нею сидел ее спутник — застенчивый, скромный и внимательный. Его едва можно было заметить, до такой степени он был заслонен ею.

Фред Праэк, первым узнавший в этой красавице-американке Изабеллу, оказался единственным из них, троих, кто при этом, хотя бы внешне, сохранил спокойствие.

Изабелла де Ла Боалль — или, быть может, теперь уже Изабелла Флеминг, — более красивая, чем прежде, но и более грустная, свесила за окно своего закрытого экипажа обнаженную руку, на которой сверкал огромный бриллиант. Глаза ее еще более чистые и изысканные, чем бриллиант, глядели рассеянно вдаль, — так смотрят, когда ничего перед собой не видят… Однако взгляд ее был полон горькой решимости.

— Вот — женщина!.. — как всегда с чувством и как всегда, забывая предысторию человеческих отношений — хотя бы и историю своего лучшего друга, — возносясь к небесам, воскликнул дворянин-музыкант д’Уртюби. — Женщина, которая несомненно начинает новую жизнь. Она подобно той женщине, похищенной Зевсом Европе, оживотворит все своей красотой там, в Америке!