Том 2

Что враг уходил, было ясно. Через отверстие амбразуры Ферган видел, как головной неприятельский корабль переходит направо. Он держал направление на хвост японской колонны, чтобы обогнуть ее и бежать к северу, под покров все еще не рассеивающегося тумана. Но Того, парируя этот маневр, уже сам поворачивал влево. И «Никко», повторяя рулевое движение адмирала, пошел в кильватер «Миказы».

— Прекрати огонь! Башня направо!

Русские броненосцы поравнялись с арьергардом. Приходилось вести бой справа. Все условия стрельбы изменились, и приходилось заново создавать все вычисления.

— Хэй!

Два канонира, оставив свои места, бросились вперед, к сиденью командира. И Ферган инстинктивно бросился с ними…

Маркиз Иорисака соскользнул на землю — без крика, без стона. Из плеча его, ужасно разодранного, струился такой поток крови, что его желтое лицо сразу позеленело.

Очевидно, осколок снаряда ударил его через одно из отверстий каски, хотя в башне ничего не было слышно из-за царящего снаружи шума…

Люди с помощью Фергана положили начальника между орудий. Он еще не был мертв. Он сделал знак и сказал — неслышно, но понятно всем:

— По местам!

Люди повиновались. Один Ферган остался, склонившись над лицом умирающего.

Тогда произошло странное событие…

Унтер-офицер башни подбежал: ему принадлежала честь заместить начальника.

Он перескочил через распростертое тело, поднял телеметр, выскользнувший из окровавленной руки и, готовый подняться на командное сиденье, стал поворачивать в руках инструмент с нерешительным видом человека, сознающегося в своем неумении… И Ферган, несмотря на свою искреннюю печаль, улыбнулся:

«Бог знает, как он будет им пользоваться!..»

Тогда маркиз Иорисака с напряжением поднял правую руку и прикоснулся к унтер-офицеру. Тот обернулся.

Голова умирающего сделала для него движение справа налево… Мол: «Нет! Не вы!»

И мутнеющим взором японский офицер уставился на английского офицера:

— Вы!

Герберт, удивленный, откинулся.

— Я?..

Он опустился на колени около Иорисака Садао и заговорил тихо, как говорят с больным, который бредит:

— Кими, я англичанин, нейтральный…

Он повторил дважды, выговаривая очень ясно:

— Нейтральный… нейтральный…

Но вдруг он смолк, потому что побледневшие губы шевелились, и хриплое бормотанье выходило из них, сперва смутное, но затем все более ясное и твердое, отдельные слоги… слова-песня:

…Время цветущих сакур
Еще не прошло.
Но цветы опадут и развеются
В то время, как любовь тех,
Кто глядит на них,
Достигнет расцвета страсти…

Герберт Ферган слушал — и вдруг внезапный холод сковал его жилы…

Почти мертвые глаза не отрывали от него своего взора, неподвижного и мрачного, в котором, казалось, светился отблеск какого-то былого видения. Голос, усиленный чудом энергии, продолжал петь:

— …Он сказал мне:
«Мне снилось сегодня,
Будто косы твои опутали мою шею,
Как черное ожерелье обнимали они мою шею
И спускались на грудь мне…»

Бледнее, чем сам Иорисака, Герберт Ферган отступил на один шаг; он отворачивал голову, чтобы уклониться от ужасного взгляда. Но он не мог уклониться от голоса, более ужасного, чем взгляд.

Голос звучал, как хрусталь, готовый разбиться. Кровь прилила к щекам Фергана и залила все лицо стыдом унижения, клеймом полученной пощечины.

Голос закончил торопливо, как неумолимый заимодавец, который властно требует возврата долга:

…Я ласкал их, и они нас соединили.
И, прильнув устами к устам,
Мы были как два лавровых дерева,
Растущих из одного корня…

Голос угас. И только взгляд упорствовал, бросая в последней вспышке приказ — ясный, непреложный, неотразимый.

Тогда Герберт Ферган, опустив глаза в землю, уступил и повиновался.

Из рук унтер-офицера он взял телеметр. И он взобрался по трем ступенькам лесенки и сел на место командира…

Справа, один за другим, появились русские броненосцы. Они удалялись поспешно…

— Джентльмен должен расплачиваться!.. — пробормотал Ферган.

Он откашлялся. Его голос раздался хрипло, но отчетливо, уверенно:

— Шесть тысяч двести метров! Восемь делений налево… Огонь!..

В мгновенном молчании, предшествовавшем грохоту выстрела, под лесенкой послышался едва уловимый звук. Маркиз Иорисака завершил свою жизнь без стона, без содроганий, сдержанно и пристойно. Но перед тем, как закрыться навсегда, его уста прошептали два японских слога, два первых слога имени, которого он не закончил:

— Митсу…

XXX

…С кучи обломков, которая осталась на месте мостика и рубки, снесенной одним снарядом, виконт Хирата Такамори в последний раз наклонился над отверстием рупора и кинул последнее приказание, завершавшее день и окончательно превращавшее бой в победу.

— Прекратить огонь!