Том 2

Тишка долго не спал. Огни мерцали, текли сквозь него. Подопригора продолжал оставаться с ним — сильный, добрый, опекающий. Он, конечно, будет сокрушаться, когда Тишка уедет в деревню, и, если узнает заранее, никогда не допустит этого. Но Тишка видел себя бессильным поступить иначе, и ему, пожалуй, доставляло наслаждение наперекор сокрушающемуся Подопригоре, наперекор себе повторять: «А вот уеду, а вот уеду…» Он и сам не понимал, что за чувства раздирали его.

* * *

В рабочкоме Коксохима давно не случалось такой бури. Женщина не вошла, а разъяренно ворвалась в дощатую, с утра обложенную очередью комнатушку, где засели, кроме секретаря, профорг Подопригора и один московский товарищ из газеты. Плевать было женщине, что сзади бушевала, материлась смятая очередь, что трое сидящих за столом людей встретили ее странными глазами… Прямо к ответственному столу покатило гневно запыхавшееся, раскосмаченное существо, до тревожности знакомое Подопригоре. Только что доложил он, с подробностями, о вчерашнем собрании, а секретарь добавил к этому, что на коксовых печах выяснилась целая бригада каменщиков, сплошь из баптистов, причем сам бригадир выступает на молениях в качестве главного жреца. Трудность заключалась в том, что каменщики эти, редкой квалификации, были односельчанами, связаны родством, — как их тут без свары растасовать по отдельным бригадам? Секретарь, вырванный из раздумья, вопросительно уставился на Полю.

— Нет уж, нет уж, — вознегодовала она, — раз я пришла, я не уйду! Я не за себя пришла, а за шестьдесят человек… Вас поставили за рабочими смотреть, чтобы они не как скоты жили, а вы как за этим смотрите?

И зачастила, и зачастила — нарочно без передышки, чтобы никто не поспел и слова вставить, чтобы вот так эти трое и сидели, ошарашенные, пока она не высрамит их за правду до конца. Подопригора и впрямь был ошарашен, и стыд за публично ополоумевшую Полю, — это смирную Полю-то! — противный стыд сцепил его и не отпускал… А Поля, распаляясь, когтила и когтила. Конечно, в истошном рассказе ее барачная обстановка представлялась в десяток раз отвратнее и мрачнее, чем было на самом деле. Комендант — нюня, только и знает, что беспросыпно трынькает на гитаре. Над матрацами — не прокашлять — метелью ходит гнилая труха. А печки… — Тут Поля чуть не задохнулась от них, от лютых… — печки тоже были для позорища выложены на секретарский стол, как они есть, до потолка опеленатый вонючим паром, к вечеру нашурованные осатанело, докрасна, так что даже бревна стенные раскаляются — тут не только барак, а весь участок полыхнет в момент, как порох.

— Вы вон лозунги про заразу развешали, чтобы ее бояться. А партейный ваш, вот этот, вчера на собрании про попов говорил, как они по девять-десять покойников для разговоров сразу хоронят! А вот погодите, как с теплом-то везде раскиснет, у вас их, покойников, не по десять, а в каждом бараке по двадцать будет, не вру! Какие же от этого лозунги получаются?

Секретарь, прихмурившись, обернулся к Подопригоре.

— Это на твоем участке?

— На моем. Верно, грязновато там…

— «Грязно-ва-а-то»! — фыркнула бессердечная Поля.

— Так — короче… чего же ты требуешь? — спросил секретарь.

Кажется, разговор этот в присутствии третьего, незнакомого Поле человека, несколько угнетал его… Кожа у секретаря под глазами усталая, в белых крапинках. Черная, поседевшая от долгой носки рубашка… За хлипкой дверью по-вокзальному, внабой теснились люди, каждый со своим интересом, — сколько сот их пройдет здесь за день! Поля готова была пожалеть секретаря. «Ну, уж нет, нет, не отступлюсь!» И этот третий, незнакомый, так ясно, ободряюще глядел на нее.

И Поля начала перечислять, что ей надо. Занесясь, она уже подымала голос за весь участок — упомянула и про прачечную, и про баню, и про медпункт, и про ЗРК… А в бараках сейчас же начать всеобщую скоблежку и чистку, сейчас же для того дать кипятильники, «Титаны» эти, а печки все к чертовой матери!

— Насчет «Титанов» трудновато, друг, лучше мы вам еще один куб отхлопочем…

Полю даже затрясло от негодования, она не дала и договорить. Слыхали они про кубы, сколько уже времени сулят их поставить. Значит, подожди еще полгода, подыхай в грязи! Для кого же тогда кипятильники на складах — для особенных господ? (Поля в пылу своем чувствовала, что вот-вот поддастся секретарь, уже в руках у себя видела заветную, зеркально-сияющую добычу, только поднажать немного, и Поля, хитрая, вовсю поднажимала.) Надо, чтобы и в мужичьих бараках что-нибудь, как солнце, светило. Чтобы насквозь в бараке было, как на небе, — вот как должна делать советская власть! Чтобы мужик чисто жить приучался. И еще, и еще всякое такое: вчерашние обзавидованные знакомкины горницы распахивала теперь Поля над секретарским столом, сказочно населяла ими свой шестой участок… А если нет, она и выше пойдет, — посмотрим, что на это партия скажет, когда женщину не хотят и слушать, и только разговор один, что дайте ходу женщине…