Том 2

Леди Статфилд (лорду Альфреду). Какая прелесть эти ваши папиросы с золотым ободком, лорд Альфред; это очень, очень мило.

Лорд Альфред. Они ужасно дороги. Я курю их только тогда, когда я по уши в долгу.

Леди Статфилд. Наверно, это очень, очень печально — быть в долгу?

Лорд Альфред. По нынешним временам надо иметь какое-нибудь занятие. А если б у меня не было долгов, то мне решительно не о чем было бы думать. Решительно все, кого я только знаю, все мои приятели, тоже в долгу.

Леди Статфилд. Но ведь те люди, которым вы должны, верно, доставляют вам очень, очень много беспокойства?

Входит лакей.

Лорд Альфред. О нет, ведь это они пишут, а не я.

Леди Статфилд. Это очень, очень странно.

Леди Ханстентон. А, вот и письмо, Кэролайн, от нашей милой миссис Арбетнот. Она не будет к обеду. Очень жаль. Зато она придет вечером. Я, право, очень рада. Это такая милая Женщина. И почерк у нее прекрасный, такой крупный, такой твердый. (Передает письмо леди Кэролайн).

Леди Кэролайн (глядя на письмо). Немножко не хватает женственности, Джейн. Женственность — это качество, которым я больше всего восхищаюсь в женщинах.

Леди Ханстентон (берет у нее письмо и кладет его на стол). Ах, она очень женственная, Кэролайн, и такая добрая к тому же. Послушали бы вы, что о ней говорит архидиакон. Он считает ее своей правой рукой в приходе.

Лакей что-то говорит ей.

В желтой гостиной. Не пора ли нам? Леди Статфилд, не хотите ли вы чаю?

Леди Статфилд. С удовольствием, леди Ханстентон.

Встают, собираясь уходить. Сэр Джон берет накидку леди Статфилд.

Леди Кэролайн. Джон! Если б ты передал своему племяннику плащ леди Статфилд, то мог бы взять у меня рабочую корзинку.

Входят лорд Иллингворт и миссис Оллонби.

Сэр Джон. Конечно, дорогая.

Уходят.

Миссис Оллонби. Любопытно, что некрасивые женщины всегда ревнуют своих мужей, а красивые — никогда.

Лорд Иллингворт. Красивым женщинам некогда. Они всегда так заняты ревнуют чужих мужей.

Миссис Оллонби. Казалось бы, за столько лет леди Кэролайн должны были надоесть супружеские тревоги. Ведь сэр Джон у нее четвертый!

Лорд Иллингворт. Конечно, не следовало бы так часто выходить замуж. Двадцать лет любви делают из женщины развалину; зато двадцать лет брака превращают ее в нечто подобное общественному зданию.

Миссис Оллонби. Двадцать лет любви! Разве это возможно?

Лорд Иллингворт. Только не в наше время. Женщины стали слишком остроумны. Ничто так не вредит роману, как чувство юмора в женщине.

Миссис Оллонби. Или недостаток его в мужчине.

Лорд Иллингворт. Вы совершенно правы. В храме все должны быть серьезны, кроме того, кому поклоняются.

Миссис Оллонби. И это должен быть мужчина?

Лорд Иллингворт. Женщины преклоняют колена так грациозно, а мужчины -нет.

Миссис Оллонби. Вы имеете в виду леди Статфилд?

Лорд Иллингворт. Уверяю вас, я вот уже четверть часа не думаю о леди Статфилд.

Миссис Оллонби. Разве она такая загадка?

Лорд Иллингворт. Больше чем загадка — она настроение.

Миссис Оллонби. Настроения длятся недолго.

Лорд Иллингворт. В этом их главное очарование.

Входят Эстер и Джеральд.

Джеральд. Лорд Иллингворт, все меня поздравляют, леди Ханстентон и леди Кэролайн, и... все. Надеюсь, из меня выйдет хороший секретарь.

Лорд Иллингворт. Вы будете образцовым секретарем, Джеральд. (Разговаривает с ним.)

Миссис Оллонби. Вам нравится жить в поместье, мисс Уэрсли?

Эстер. Очень нравится.

Миссис Оллонби. А вы не тоскуете о лондонских обедах?

Эстер. Я ненавижу лондонские обеды.

Миссис Оллонби. А я их обожаю. Умные люди никогда не слушают, а глупые — всегда молчат.

Эстер. Мне кажется, что глупые люди очень много разговаривают.

Миссис Оллонби. Ах, я никогда не слушаю!

Лорд Иллингворт. Мой милый, если б вы мне не понравились, я бы не предложил вам это место. Именно потому, что вы мне так нравитесь, я и хочу, чтобы вы были всегда со мной.

Эстер уходит с Джеральдом.

Чудесный юноша этот Джеральд Арбетнот!

Миссис Оллонби. Он очень мил, право, очень мил. Но эту американскую девицу я просто не выношу.

Лорд Иллингворт. Почему?

Миссис Оллонби. Она сказала мне вчера, да еще так громко, что ей всего только восемнадцать лет. Это было очень неприятно.