Том 2

Новиков осторожно опустил Ладью в ровик — плечи сержанта сузились, голова откинулась назад, странное выражение торопливости, невысказанного отчаяния застыло на лице его. Все шесть орденов справа и слева на его неширокой груди были залиты чем-то темным. Видимо, в последнюю минуту подавал он последнюю команду, но она не достигла орудия, — может быть, не было уже никого там в живых.

Он погиб в отчаянии, уткнувшись лицом в руки.

И тогда понял Новиков, как погиб Ладья, весь расчет. Очевидно, в тот момент, когда кончились снаряды, три танка зашли слева, расстреливая орудие прямой наводкой. Они и сейчас чернели, эти танки. Но кто подбил, сжег их — сам ли он, Новиков, Алешин или Сапрыкин, — ни Ладья и никто из расчета рассказать не могли.

С тяжестью в душе шел Новиков назад, будто часть себя оставил возле орудия Ладьи. Этого он никогда так остро раньше не испытывал, когда наступали по своей территории, когда не было этих мрачных, неприютных Карпат и этого незримого дуновения конца войны.

— Кто идет? — шепотом окликнули из темноты.

— Свои.

На огневой позиции все было готово к отходу, ждали его. Молча подойдя к орудию, услышал глухие, лающие Звуки и заметил между станинами Порохонько. Он выкладывал из ящика снаряды, отворачивая лицо, спина его тряслась, он мычал, давился, а Ремешков с удивленным видом глядел на него, ерзая на коленях.

— Что? — спросил Новиков.

— Не надо его, — ответил негромкий, успокаивающий голос Лены. — Он Лягалова похоронил.

Беспокойно метаясь в жару, прерывисто всхлипывал Гусев на плащ-палатке; Лена что-то бесшумно делала около его ног, белели бинты. Сапрыкин, уже одетый в шинель, сидел на снарядном ящике, глубоко и хрипло дышал. Сбоку придерживал его обнимкой Горбачев; ласково похлопывая Сапрыкина по локтю, он говорил убеждающим тоном:

— Ты, парторг, на меня опирайся, понял? Цепляйся, как к буксиру, понял? Ты, папаша, тяжел, а я тяжелее тебя. Все будет в порядке. Понял?

— Эх, графиня польская, полюбовница… не уберег друга, — проговорил сквозь стон Сапрыкин. — Чего ж надрываться, Порохонько? Мертвых не воскресишь…

— Приготовиться! — скомандовал Новиков и спросил: — Сколько осталось снарядов, Сапрыкин?

— Пять. — Сапрыкин с выдохом подался вперед, силясь встать. — Пять. Два бронебойных. Три осколочных. Сам считал.

— Порохонько и Ремешков, ко мне! — позвал Новиков. — Готовы снаряды? Зарядить! И слушать внимательно. Сразу после огня вперед идут старшина Горбачев, Сапрыкин и Лена. — Он впервые назвал ее при солдатах по имени. — Есть автомат? Горбачев, дайте ей свой автомат. Вам достаточно ручного пулемета. За ними Порохонько и Ремешков с Гусевым. Замыкаю я… Направление не терять. Прорываться через котловину к кустам — на высоту!

…В звенящей пустоте после пяти выстрелов орудия Новиков на минуту задержался на огневой. Быстро вынул затвор, столкнул его в ровик, засыпал землей и, резко выдернув чеку, сунул ручную гранату в еще дымящийся ствол. Потом перескочил через бруствер — последний взрыв гранаты волной толкнул его сзади. Люди отходили по скату, спускались в котловину, удаляясь в черноту после слепящих выстрелов орудия. Вскоре впереди затемнели, заколыхались согнутые спины Порохонько и Ремешкова. Он увидел их среди сплошной огненной полосы — она неслась вдоль котловины: дробно забил немецкий крупнокалиберный пулемет на берегу озера. Пули летели в двух метрах над землей, не повышаясь, не понижаясь.

— По котловине — ползком! — крикнул Новиков. — Лене и Горбачеву вперед!

Он упал на скате, головой к озеру, ему хорошо был заметен этот клокочущий пулемет. «А, — сообразил он, — ждали, значит? Догадывались?» И тотчас выпалил очередью, рассчитывая патроны по нажиму пальца.

Шагах в трех позади него кто-то вел огонь короткими, экономичными очередями, и он сейчас же подумал: «Горбачев!» Но невольно повернулся на миг: там появлялось и пропадало в оранжевых сполохах близкое лицо Лены, она на коленях, целясь из автомата, стреляла туда по берегу озера, куда стрелял и он. Вспомнилось, как несколько минут назад она в непонятном порыве страстно, неуклюже приникла лбом к его шее и тогда неожиданно смутился он, — может быть, оттого, что крепко пахло от него потом и порохом, а вспомнив, даже задохнулся от несдержанной ее нежности, от того, что она сейчас стреляла рядом, эта женщина, которая неспокойно, колюче жила в нем, как он ни сопротивлялся этому. Он подполз к ней, приказал, выговаривая с трудом:

— Ползком вперед! Вперед, слышите, Лена?

Она посмотрела на него, послушно опустила автомат, не ответив, продвинулась по скату ко дну котловины — светящаяся полоса пуль стремительно потекла над ней. Он видел ее пилотку в мелькании трасс. «Ее могут убить, могут убить! — пронеслось в сознании Новикова. — Нет, нет, ее — нет!»

Не перебегая, он уже длинно стрелял по крупнокалиберному пулемету, в секундных промежутках между очередями глядел в ту сторону, куда продвинулась Лена, где, сгибаясь, бежали и шли Порохонько и Ремешков, неся на плащ-палатке. Гусева Пулемет замолк. Слева чиркнули немецкие автоматы, прочесывая дно котловины.