Том 2. Черное море. Дым отечества

Мари глазами, полными слез, смотрела в окно.

В зале молчали.

— Друзья, — сказал Щедрин, — еще всего несколько слов. Потомок солдата Семена Тихонова — один из лучших наших художников. Великолепием этого праздника мы обязаны ему. Правнучка Анны Якобсен, умершей от горя, — среди нас. Она приехала в нашу страну. Она нашла здесь новую родину и счастье. О нем я не могу говорить.

Щедрин замолчал. Тогда в глубине зала встал Акерман и крикнул:

— А внук спасенного декабриста — это ты!

Зал вздрогнул от бури приветственных криков.

Широкое пламя блеснуло в окнах. Моряки оглянулись. Над Ленинградом подымались к небу сотни световых потоков.

Но Щедрин не смотрел на огни Ленинграда. Он смотрел на Мари, потому что нет в мире большей красоты, чем лицо молодой женщины, любящей и счастливой.

1939

Дым отечества

От автора

В 1944 году, примерно за год до конца Великой Отечественной войны, я написал небольшой роман и назвал его «Дым отечества». Рукопись этого романа при довольно сложных обстоятельствах была потеряна в том же 1944 году. От рукописи у меня осталась только одна глава.

Много позднее, в 1963 году, в Калуге вышла моя книга «Потерянные романы». В ней я рассказал, между прочим, историю своих трех потерянных романов, в том числе и романа «Дым отечества». Вскоре после выхода этой книги я получил письмо из Казани от одной читательницы. Она писала, что, работая в Государственном литературном архиве, случайно наткнулась на рукопись «Дыма отечества».

Я очень благодарен ей. Вообще читатели у нас удивительные — благодарные, строгие и немедленно отзывающиеся на все, что происходит в нашей литературе.

Итак, рукопись нашлась, и я решился опубликовать этот роман, пролежавший в архивах около двадцати лет, в журнале «Москва», а сейчас включаю его в свое новое Собрание сочинений. Это роман о нашей интеллигенции в канун и во время минувшей войны, о ее преданности Родине, ее мужестве, ее испытаниях и размышлениях и о тех неумирающих жизненных явлениях, какие мы называем «личной жизнью», забывая подчас, что нет и не может быть личной жизни вне своего времени и вне общей жизни страны и народа.

Конечно, если бы мне пришлось писать роман на эту тему сейчас, я написал бы его по-иному — кругозор писателя с каждым прожитым годом становится шире, оттачивается и его литературное мастерство. Но я печатаю роман без значительных изменений, как одно из свидетельств эпохи, своего тогдашнего восприятия и понимания людей и событий.

Часть первая

Глава 1

Людям хотелось бы все сохранить — и розы, и снег.

Герцен

Всю зиму мезонин простоял без жильцов. Печей в нем не топили. В щель под балконной дверью намело сухой снежок.

От снега за окнами в двух низких комнатах было так светло, что пожилой художник Николай Генрихович Вермель, снимая эти комнаты, назвал их, так же как и хозяйка, «светелками».

Хозяйка была стара, гораздо старите Николая Генриховича. Она стеснялась сесть в кресло при постороннем и разговаривала стоя. Стоять ей было трудно. Она держалась за притолоку и робко смотрела на Вермеля выцветшими глазами.

Увидев старушку, Вермель почему-то решил, что она плохо слышит, и говорил с ней громко, почти кричал. Старушке было совестно, что ее принимают за глухую, но она не решалась сказать об этом художнику.

С тех пор так и повелось — Вермель все кричал, а старушка терялась от этого крика и отвечала невпопад.

— Я, матушка, буду жить не один! — кричал Вермель. — Со мной приехал из Ленинграда мой ученик, молодой художник Пахомов. Па-хо-мов!

— Не взыщите, — бормотала старушка. — Сейчас протопим, приберем. Дверь заклеим. У нас тихо…

— А как вас зовут, матушка?

— Да звали Варварой Гавриловной, — растерянно отвечала старушка. — А теперь по имени никто и не зовет. Внучка называет «бабусей», а соседи — так те просто «бабкой». Так и живу без имени-отчества. Совсем от него отвыкла.

Вермель усмехнулся, оставил задаток, пообещал к вечеру переехать и ушел в гостиницу, где его ждал Пахомов.

Внучка Варвары Гавриловны — Маша, девочка лет двенадцати, — сидела внизу на сундуке и зажимала рот черной собачке. Собачонка рвалась в мезонин, чтобы облаять нового постояльца. Она рычала сквозь зубы, фыркала, царапалась, но Маша держала ее крепко и шепотом уговаривала:

— Дура ты, Муха! Мохнатая дура! Уймись!

Варвара Гавриловна не удивилась приезду художников. Их древний город на Волхове — Новгород — художники навещали часто.

Вот и сейчас Вермель и Пахомов приехали изучать фрески знаменитого мастера Феофана Грека и других — безвестных древних живописцев. Вермель собирался работать вместе с Пахомовым над стенной росписью нового театра в Ленинграде. Ему хотелось придать своей живописи чистоту красок, какой отличались новгородские фрески. Они создавали впечатление, будто люди, написанные на каменных сводах, выступают из освещенного тумана.