Том 2. Дочь Великого Петра. Современный самозванец

— Уж не знаю, батюшка, как и благодарить вас… Помоги вам Бог, век за вас буду молиться Пресвятой Владычице Божьей матери…

— Помилуйте, сударыня, я только что сейчас объяснил Елизавете Петровне, что меня самого крайне интересует это дело и, наконец, каждый из нас, если может, обязан помочь ближнему в несчастье…

— Ох, не все так думают в наше время, не все… — печально покачала головой Сиротинина, сидевшая на диване.

Елизавета Петровна начала сообщать Николаю Герасимовичу свои соображения, не скрыла от него смущения молодого Алфимова, при котором она высказала свое мнение о совершенной в банкирской конторе растрате, а также и о том, что Иван Корнильевич ухаживал за ней и мог быть заинтересован в аресте и обвинении Дмитрия Павловича как в устранении счастливого соперника.

— Он, видимо, не ожидал, что я буду на его стороне, и был поражен, когда я высказала решение даже в случае его обвинения, обвенчаться с ним и следовать за ним в Сибирь…

— Да, да, это очень важно… На этой истории скорее всего можно их изловить.

— Я и сама так думаю…

Николай Герасимович передал Елизавете Петровне совет Долинского поехать завтра завтракать к Кюба, где он может встретить всю эту компанию.

— Это хорошо, это будет иметь вид случайного возобновления знакомства и не возбудит с их стороны подозрения.

— То же самое говорил и Сергей Павлович… Великие умы сходятся… — пошутил Савин.

Дубянская грустно улыбнулась.

— Несчастье изощряет женский ум…

— О, как вы правы, и именно тогда, когда мужчина падает духом, женщина начинает работать мыслью.

Получив еще некоторые необходимые сведения по делу, Николай Герасимович простился и уехал.

Скоро в квартире Сиротининых были повсюду потушены огни.

Но это еще не доказывало, чтобы все спали.

Анна Александровна, действительно, часик вздремнула, но затем, одолеваемая думами о сыне, ворочалась с боку на бок.

Со дня ареста Дмитрия Павловича Анна Александровна проводила таким образом все ночи.

Не спала и Елизавета Петровна.

Она, напротив, забылась лишь под утро.

Всю ночь напролет обдумывала она возможность выхода из того положения, в которое попал любимый ею человек, соображала, комбинировала.

Теперь она волновалась, как начнет Савин свою трудную миссию.

От удачного начала зависит многое.

Николай Герасимович между тем в виду все-таки проведенной им не с таким удобством, как дома, ночи в дороге, спал, как убитый.

Во втором часу дня он входил в общую залу ресторана Кюба, на углу Большой Морской улицы и Кирпичного переулка.

— Ба!.. Савин!.. — раздался возглас с одного из столиков, б то время, когда Николай Герасимович не успел еще и приглядеться к находящимся в ресторане. — Какими судьбами?..

Савин оглянулся на возглас и улыбнулся. Рыба сама шла в сетку.

За столом сидели барон Гемпель и Григорий Александрович Кирхоф.

Николай Герасимович пожал руку первому и внимательно посмотрел на второго.

— Опять в Петербурге? — спросил барон. — Вы не знакомы? — указал он на Кирхофа.

— Как будто встречались за границей, — заметил Савин.

— Григорий Александрович Кирхоф.

— Киров… Кирхоф, — повторял Николай Герасимович и настоящую, и измененную фамилию Григория Александровича. — Кажется, в Париже?..

— Угадали, в Париже, — заметил смущенно Кирхоф. — Очень приятно.

Выражение его лица красноречиво говорило, что это «очень приятно» было сказано далеко не от чистого сердца.

— Ты один? Садись, — сказал между тем барон Гемпель. Николай Герасимович присел к столику.

— Думаешь по утрам кормиться здесь? Хвалю… Лучше завтраков не найдешь в Петербурге.

— Нет, я так, случайно…

— Ты был в Москве?

— А, несколько месяцев.

— Не встречал ли Неелова? Он тут сбежал из Петербурга с одною прехорошенькою штучкой.

— Не только встречал, но даже и повенчал его с этой штучкой.

— Повенчал! Ха, ха, ха! Это интересно. Вот чего не ожидал от Владимира… Мы думали здесь, что он живо удерет от нее, а она возвратится вспять под кров родительский.

Гемпель продолжал от души смеяться.

— Теперь удрать от нее ему не сподручно… Он без ноги.

— Как без ноги? Час от часу не легче… Женат и без ноги… Два несчастья сразу, и не разберешь, какое из них хуже… Ну, ты ему дал жену, а кто же у него отнял ногу?

— Долинский.

— Это адвокат?

— Он самый.

— Как так?

— Прострелил ее на дуэли.

— Та, та, та… Ведь этот Долинский был влюблен в эту нееловскую штучку, в Селезневу.

— Кажется, но он вел себя по-рыцарски… Он мог бы убить его, а только ранил… Стреляет он восхитительно…

— Неелов тоже не даст промаха в туза.

— А тут дал.

— Да расскажи толком, все по порядку…

Лакей подал первое блюдо завтрака.

Николай Герасимович принялся за еду, что, впрочем, не помешало ему довольно обстоятельно рассказать свою встречу с Нееловым и Любовь Аркадьевною, приезд Долинского и Елизаветы Петровны Дубянской, бегство Неелова из Москвы, дуэль в его усадьбе и оригинальную свадьбу тяжело раненого.

И Гемпель, и Кирхоф слушали все это с величайшим вниманием и видимым интересом.

— Надо вспрыснуть здоровье новобрачных, — заметил барон Гемпель.

Подозвав слугу, он приказал заморозить бутылку шампанского.