Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Любил чистоту он, как юноша ром,
Чуть что, багровел он, как свекла,
Зато даже мухи не смели при нем
Садиться и гадить на стекла…
        И щетки, и швабры, и метлы весь день
        За каждым окурком гонялись, как тень.

С утра он по лестнице мчался в галоп:
То в ванной мелькнет, то у пробы,
Минута — сидит и глядит в микроскоп,
Как вертят хвостами микробы,
        Мгновенье: стоит в амуничных дверях —
        И мчится фельдфебель к нему на рысях…

Больных обряжали ли спешно в отъезд,—
Как тигр, он гонял по палатам,
С челом непокрытым летал на подъезд
И черта сулил провожатым…
        Отправит — и снова грохочут слова:
        «Не шаркай туфлями! Халат в рукава!»

О том, как умел он писать рапорта,
Здесь память еще не угасла:
Об отпуске ль дойных коров из гурта,
Об отпуске риса и масла…
        И рок никогда к нему не был суров:
        Давали и масло, и дойных коров…

А как восседал он за общим столом!
Как шах, как пружина из стали!
И сестры с опущенным долу челом
Гирляндой его окружали…
        Сидел он и ел, и за всем его взор
        Следил, как за хором следит дирижер.

Ушел… Овдовели теперь мы, увы…
Воскликнем же с нежностью детской:
Да будут пути его мягче травы!
Да здравствует доктор Држевецкий!
        Он светел был духом и черен лицом,
        И матерью был нам, и был нам отцом.

1917, 2 февраля

Псков

Памяти генерала К. П. Губера *

Жил старик в Житомире, в отставке,
Яблони окапывал в саду,
А пришла война, поднялся с лавки
И, смеясь, сказал родным: «Пойду!
        Стар? Ну что ж, и старики нужны.
        Где мои с лампасами штаны?»

Днем и ночью ездил он вдоль фронта,
Воевал с холерой, с сыпняком.
Козырек огромный в виде зонта
Всем врачам был в армии знаком.
        Пищу пробовал, нещадно гнал воряг,
        Не терпел ни трусов, ни бумаг.

Лез в окопы проверять приказы:
Как одеты? Что едят и пьют?
И у всех ли есть противогазы?
Чуть не так — наладит в пять минут.
        И в окопах вслед ему порой
        Раздавалось: «Это, брат, герой!»

А когда в дни лютой суматохи,
В дни, когда ломился русский стан,
Лазареты мчались, словно блохи,
И на станциях томились сотни ран,—
        Сколько раз бессонный генерал,
        Как коня, смирял безумный шквал.

Труд бессменный, слякоть, ночи в поле,
Все он снес — такой уж был закал.
В Петербург далекий поневоле
С армией на отдых он попал —
        Простудился и в крупозке злой
        Сгинул в утро, брезжущее мглой.

Хоронили в полдень на Смоленском.
Пели трубы, люди в ногу шли.
На гробу, овеян плачем женским,
Козырек защитный плыл вдали.
        Воробьи чирикали кругом…
        Все-таки не голый фронт, а дом.