Том 2. Гай Мэннеринг

- Так ты молчишь? Хорошо, Джулия, - продолжал полковник серьезно, но в то же время ласково. - А разве это был единственный раз, когда ты видела Брауна после его возвращения из Индии? Ты опять молчишь. В таком случае мне, естественно, остается только предположить, что это было не в первый раз? Опять молчание. Джулия Мэннеринг, будьте добры, отвечайте отцу! Кто это подъезжал к вашему окну и разговаривал с вами, когда вы жили в Мервин-холле? Джулия, я приказываю тебе, я прошу тебя, будь откровенна.

Мисс Мэннеринг подняла голову.

- Я была, да, наверно, я и сейчас еще безрассудна; мне еще тяжелее оттого, что я должна при вас встречаться с человеком, который был хоть и не единственной причиной, но, во всяком случае, участником этого безрассудства. Тут она замолчала.

- Так значит, это он распевал серенады в Мервин-холле?

Тон, которым были сказаны эти слова, придал Джулии больше смелости.

- Да, это был он, но я потом часто думала, что, если я и была не права, у меня все же есть кое-какое оправдание.

- Что же это за оправдание? - спросил полковник быстро и довольно резко.

- Мне трудно говорить об этом, отец, но... - Тут она открыла маленькую шкатулку и протянула ему несколько писем. - Прочтите эти письма, чтобы знать, с чего началась наша привязанность и кто одобрял ее.

Мэннеринг взял из ее рук пачку писем и подошел к окну; гордость не позволила ему уйти с ними куда-нибудь подальше. С волнением и тревогой он пробежал несколько строк, и тут же на помощь ему пришел его стоицизм[334] - философия, которая корнями уходит в гордыню, но зато в плодах своих нередко несет людям добро. Обуздав, как только мог, поток нахлынувших чувств, он повернулся к дочери.

- Да, это верно, Джулия. Насколько я могу судить, эти письма подтверждают, что одному из своих родителей ты, во всяком случае, повиновалась. Последуем же шотландской пословице, которую еще недавно приводил До-мини: "Что было - было, а наперед играй без обмана". Я никогда не стану упрекать тебя в том, что ты не была откровенна со мной... Только суди о будущих моих намерениях по моим поступкам, а на них тебе жаловаться ни разу не приходилось. Оставь у себя эти письма. Они были написаны не для меня, и больше того, что я прочел сейчас по твоему желанию и чтобы оправдать тебя, я читать не стану. Будем же друзьями! Нет, лучше скажи, ты меня поняла?

- Милый мой, добрый папенька, - воскликнула Джулия, кидаясь ему на шею, как могло случиться, что я вас раньше не понимала?

- Довольно о старом, Джулия, мы виноваты оба: тот, кто слишком горд для того, чтобы стараться завоевать расположение и доверие других, и считает, что и без этого имеет на них неотъемлемое право, неизбежно встретит в жизни немало разочарований, и, может быть, заслуженных. Достаточно с меня и того, что самый дорогой и близкий мне человек сошел в могилу, так и не узнав меня. Я, не хочу потерять доверие дочери, которой следовало бы любить меня, если только она действительно любит самое себя.

- Не бойтесь, папенька, не бойтесь, - ответила Джулия. - Если вслед за вами и я сама смогу одобрить свои поступки, не будет ни одного самого строгого вашего приказания, которому бы я не повиновалась.

- Ну, хорошо, милая, - сказал полковник, целуя ее в лоб, - я не потребую столь героической жертвы. Что же касается твоих отношений с Бертрамом, то прежде всего я хочу, чтобы все тайные встречи и переписка с ним, - а молодая девушка никогда не может поддерживать их без того, чтобы не уронить себя в своих собственных глазах и в глазах того, кто ее любит, - так вот, я прошу, чтобы всякого рода тайные встречи и переписка прекратились и чтобы за объяснениями ты направила Бертрама ко мне. Ты, конечно, захочешь узнать, для чего все это нужно. Во-первых, я хочу изучить характер человека более внимательно, чем обстоятельства, а может быть, и мое собственное предубеждение мне раньше позволяли, и я буду рад, когда происхождение его будет окончательно доказано. Дело вовсе не в том, что я беспокоюсь, получит ли он поместье Элленгауэн, хотя безразличным это может быть разве только герою романа. Но так или иначе, Генри Бертрам, наследник Элленгауэна, невзирая на то, владеет ли он поместьем или нет, все же совершенно другое дело, чем неизвестно чей сын Ванбест Браун. Плейдел говорил мне, что предки Бертрама отличались под знаменами своих государей, в то время как наши дрались под Кресси и Пуатье[335]. Словом, я не даю тебе моего согласия, хотя в то же время и не отказываю в нем; но я надеюсь, что ты исправишь свои былые ошибки, и, так как, к сожалению, матери твоей уже нет в живых, ты с тем большим доверием отнесешься теперь к отцу - ведь мое желание сделать тебя счастливой обязывает тебя.

Начало этой речи сильно огорчило Джулию; когда же полковник стал сравнивать былые заслуги Бертрамов и Мэннерингов, она едва сдержала улыбку. Зато последние слова смягчили ее сердце, особенно восприимчивое ко всякому проявлению великодушия.