Том 2. Губернские очерки

…мой искреннейший друг, Василий Николаич Проймин.— Салтыков вспоминает о своем вятском друге, враче Николае Васильевиче Ионине, и о его семье. Об эпизоде, упомянутом в очерке «Христос воскрес!», рассказала впоследствии дочь Ионина Л. Н. Спасская («M. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников», стр. 549). Воспоминания о докторе Ионине отразились также в образе «уездного лекаря Погудина» из позднейшего очерка Салтыкова «Тяжелый год» (1874) и в упоминании семьи Погонина в наброске «Вчера ночь была такая тихая…» (см. выше, стр. 471).

Юродивые

«Юродивыми», то есть людьми, лишенными разума, психологии и норм поведения здорового человека, Салтыков называет царских чиновников-администраторов в их отношениях к народу. Своеобразие каждого из трех «портретов» «юродивых» определяется какою-то одною наиболее показательной чертою. Взятые же вместе, эти зарисовки образуют как бы «групповой портрет» типических представителей административно-полицейской машины самодержавия. Об этой «призрачной административной машине», « не имеющей,— в просветительском представлении Салтыкова, — никаких корней в природе человеческой»(отсюда и идет определение «юродивые»), он писал в 1856 или 1857 г., обобщая свои вятские наблюдения: «В провинции существует не действие, а произвол полицейской власти, совершенно убежденной, что не она существует для народа, а народ для нее» [277].

В первом рассказе «Неумелые», написанном в начале работы над «Очерками», еще сильно звучат реформистские ноты. Резкая критика предельно централизованной власти, превращающей своих агентов в чиновников, чуждых населению, не знающих его нужд и не умеющих удовлетворять их, завершается в «Неумелых» положительной альтернативой. В заключительной части рассказа Салтыков указывает, словами одного из действующих лиц, пути возможного прогресса государственной «машины». Он усматривает эти пути в замене централизации противоположным принципом децентрализации, при котором работа по изучению и удовлетворению народных нужд могла бы быть передана от чиновников центральной власти «земству», то есть выборным представителям населения данной местности, причем таким, которые не чурались бы «грязи» практической деятельности. О том, что эти мысли выражали тогдашние взгляды самого Салтыкова, он заявил дважды: в автобиографической записке 1858 г. и в статье 1861 г. «Ответ г. Ржевскому» [278].

Большой обличительной силы исполнен рассказ «Озорники» — едва ли не острейшая политическая сатира в «Очерках», написанная уже в характерной для зрелого Салтыкова манере. Нужно было очень ненавидеть самую суть административной машины самодержавной власти, чтобы дать ее олицетворение в жестком, внушающем и теперь живое отвращение, портрете «просвещенного» бюрократа, не служащего народу и государству, но « озорующему»над ними. В образе этого человека, «гнуснее» которого, по мнению Чернышевского, нет во всех «Очерках», изображен идеолог и проводник глубоко враждебного Салтыкову принципа «чистой творческой администрации, самой себе довлеющей и стремящейся проникнуть все жизненные силы государства». Теоретическое обоснование идеи «чистой администрации», или «администрации для администрации», безыменный представитель ее, в рассказе Салтыкова, заимствует из немецкой идеалистической философии. Он отправляется, хотя и не называя его, от Гегеля и его учения о государстве, цитирует Канта («Чистая идея — это нечто существующее an und f"ur sich, вне всяких условий, вне пространства, вне времени»).

Критика идеологических источников «призрачной машины» государственной администрации самодержавия имела, как всегда у Салтыкова, обобщающий характер. Вместе с тем она была направлена и в два конкретных адреса.