Том 2. Губернские очерки

Под религиозно-церковным покровом некоторых исторически сложившихся явлений в жизни русского народа, таких, например, как хождение на богомолье или странничество, Салтыков ищет исконную народную мечту о правде, справедливости, свободе, ищет практических носителей «душевного подвига» во имя этой мечты.

Верный действительности, Салтыков изображает при этом и такие стороны народного характера, как «непрекословность», «незлобивость», «терпение», «покорность».

В первом же «вводном очерке» Салтыков заявляет, что хотя ему и «мил» «общий говор толпы», хотя он и ласкает ему слух «пуще лучшей итальянской арии», он «нередко» слышит в нем «самые странные, самые фальшивые ноты».

Речь идет тут о тяжкой еще непробужденности народных масс, их темноте, гражданской неразвитости и, прежде всего, пассивности. В статьях, писавшихся одновременно с «Очерками» («А. В. Кольцов» и «Сказание о странствии <…> инока Парфения»). Салтыков объясняет эти и другие отрицательные черты народной жизни и психологии двумя главными причинами. Первая из них — историческая молодость русского народа, «находящегося еще в младенчестве». Вторая и основная — «искусственные экономические отношения», то есть крепостное право.

Впоследствии, когда демократизм Салтыкова достигнет своей зрелости, тема народной (крестьянской в первую очередь) пассивности — одна из главнейших в творчестве сатирика — воплотится в полном ожесточения образе Глупова. В «Губернских очерках» эта тема еще удерживается в равновесии эпического бытописания, проникнутого лиризмом и поэзией[215]. Этот ключ был нужен автору, чтобы нагляднее, эмоциональнее показать душевную красоту, богатство и силу простого русского человека.

Но отношение автора к «нашему прекрасному народу» свободно от идеализации отрицательных сторон крестьянского быта и психологии, в частности, от идеализации «народного смирения», в чем его неосновательно упрекали и упрекают иногда. Никто безошибочнее, чем Чернышевский и Добролюбов, не чувствовал любую фальшь, как бы ни была мала ее доза, когда дело касалось народа и отношения к нему. Оба же руководителя «Современника» высоко оценили образ народа в первой книге Салтыкова. «В одной страничке <…> рассказов из простонародной жизни Щедрина, — писал Чернышевский, — о народности собрано больше, чем во всех сочинениях Даля»[216]. А Добролюбов о тех же рассказах «Богомольцы, странники и проезжие» отозвался так: «Тут нет сентиментальничанья и ложной идеализации; народ является как есть, с своими недостатками, грубостью, неразвитостью»[217].

Но автор «Губернских очерков» — подчеркивает Добролюбов — «любит этот народ, он видит много добрых, благородных, хотя и неразвитых или неверно направленных инстинктов в этих смиренных, простодушных тружениках»[218]. К народу он относится без всякого отрицания.

Положительная программа в «Очерках», связанная с раскрытием («исследованием») духовных богатств народного мира и образа родины, определила глубокий лиризм народных и пейзажных страниц книги, — быть может, самых светлых и задушевных во всем творчестве писателя.

«Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! — обращается автор к Крутогорску и всей, стоящей за ним, России. — Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе».

Эти слова из «Введения» — слова почти гоголевские даже по языку — определяют строй всего произведения, в котором ирония и сарказм сосуществуют со стихией лиризма — лиризма не только обличительного, горького, но и светлого, вызванного глубоким чувством любви к народной России и к родной природе (см. особенно очерки «Введение», «Общая картина», «Отставной солдат Пименов», «Пахомовна», «Скука», «Христос воскрес!», «Аринушка», «Старец», «Дорога»).

Демократизм, как основа «концепции» русской жизни, развернутой в «Очерках», определил и отрицательную программу Салтыкова в его первой книге. Целью этой программы было «исследовать» и затем обличить, средствами сатиры, те «силы» в тогдашней русской жизни, которые «стояли против народа», сковывая тем самым развитие страны.

В первой книге Салтыкова преобладает еще «объективная» сатира в форме бытописания. Обличительной силы она достигает без резких карикатурящих заострений и смещений реальных пропорций критикуемых явлений или персонажей. Это еще в основном линия Грибоедова и Гоголя — Гоголя «Мертвых душ», — которая, впрочем, кое-где (например, в рассказе «Озорники») уже обнаруживает тенденцию к переходу в более сухую и жесткую, а вместе с тем более «субъективную» и страстную салтыковскую линию, когда сатирическая сущность изображения достигается гротескной или гиперболической резкостью деталей, когда смех становится более ожесточенным и беспощадным, гневным и казнящим.