Том 2 и 3. Виннету: Виннету. Белый брат Виннету. Золото Виннету

Будучи своим человеком, я, не дожидаясь удара гонга, заглянул в столовую. С удивлением я заметил, что стол был сервирован не по-обычному, а точно для какого-то торжества. Маленькая пятилетняя Эмми находилась одна в помещении; она хотела полакомиться и засунула палец в ягодный компот. Как только я вошел, она быстро вытащила его из компота и, недолго думая, вытерла о свои светлые волосы. Я погрозил ей, она же подскочила ко мне и начала что-то шептать мне на ухо. Желая загладить свою вину, она сообщила мне тайну, от которой щемило ее сердечко. Мне казалось, что я ослышался, но она повторяла все те же слова: «Ваши проводы, ваши проводы, ваш прощальный ужин».

Мой прощальный ужин! Невозможно! Кто знает, вследствие какого недоразумения возникла у ребенка эта странная мысль! Я усмехнулся. Тут послышались голоса из приемной. Гости пришли, и я отправился их встречать.

Все трое пришли одновременно; как я потом узнал, они так сговорились. Генри сперва представил меня мистеру Блэку, немного неуклюжему на вид молодому человеку, а затем Сэму Хоукенсу — самому вестмену.

Вестмен! Должно быть, у меня был не самый умный вид, когда я удивленно уставился на него. Такого человека я еще не видывал; правда, впоследствии я познакомился с не менее замечательными людьми. Уже самая личность мистера Сэма привлекала внимание, но впечатление увеличивалось еще тем, что он стоял здесь в приемной точно в таком виде, как если бы находился в прерии: в шляпе и с ружьем в руке!

Представьте себе следующую наружность.

Из-под уныло свисающих полей фетровой шляпы (при определении возраста, цвета и формы которой самый проницательный философ мог бы сломать себе голову) торчал среди леса спутанных черных волос бороды почти пугающих размеров нос — он вполне мог бы заменить стрелку солнечных часов. Вследствие обильной растительности кроме носа можно было заметить только маленькие, умные, необычайно подвижные глазки, глядевшие с неподдельным лукавством.

Он рассматривал меня так же внимательно, как и я его. Впоследствии я узнал, почему он был так заинтересован мной.

Этот «верхний этаж» покоился на туловище, которое было «упрятано» в старую, из козьей кожи тужурку и поэтому оставалось до колен невидимым. Тужурка, очевидно, была сшита для более дородного мужчины, этот же маленький человек походил в ней на ребенка, нарядившегося шутки ради в дедушкин халат. Из-под этого более чем достаточного одеяния виднелись две тощих серпообразных ноги, одетые в кожаные, с бахромой штаны, настолько поношенные, что владелец, должно быть, вырос из них уже лет двадцать тому назад. Затем следовала пара индейских сапог, в которых в крайнем случае мог бы целиком разместиться их владелец.

В руках знаменитого вестмена находилось ружье, до которого я решился бы дотронуться, только соблюдая крайнюю осторожность; оно более походило на дубину, чем на огнестрельное оружие. В этот момент я не мог придумать лучшей карикатуры на охотника прерий, но через короткое время я вполне оценил этого оригинального человека.

Внимательно разглядев меня, он тонким, точно детским голосом спросил оружейного мастера:

— Это и есть тот молодой грингорн, о котором вы рассказывали, Генри?

— Именно, — кивнул тот.

— Отлично! Он мне нравится! Надеюсь, Сэм Хоукенс ему тоже понравится! Хи-хи-хи!

С этим своеобразным смехом, который я слышал впоследствии тысячи раз, он повернулся к открывшейся в этот момент двери. Вошли хозяин и хозяйка, и из того, как они поздоровались с охотником, можно было заключить, что они встречали его раньше, но это происходило за моей спиной. Затем хозяева пригласили нас в столовую.

Мы приняли приглашение, причем Сэм Хоукенс, к моему удивлению, не разделся. Когда нас разместили за столом, он произнес, указывая на свое старомодное ружье:

— Настоящий вестмен никогда не теряет из виду своего оружия, тем более я — свою бравую Лидди! Я повешу ее вот сюда, на розетку от занавеси.

Значит, свое ружье он называл «Лидди»! Потом я узнал, что у многих вестменов вошло в привычку давать имена оружию и обращаться с ним, как с живым существом. Он повесил ружье на упомянутое место и решил сделать то же самое со своей замечательной шляпой; когда он снял ее, то, к моему ужасу, на ней остались висеть все его волосы. Можно было действительно испугаться при виде этого кроваво-красного, лишенного волос черепа! Наша хозяйка громко вскрикнула, а дети завизжали изо всех сил. Он обернулся к ним и спокойно сказал:

— Не пугайтесь, господа! В конце концов в этом нет ничего особенного. С честью и полным на то правом, которое ни один адвокат не посмел бы оспаривать, я носил с детства свои собственные волосы, пока на меня не напало десятка два индейцев, стянувших у меня заодно с волосами и кожу с головы. Здорово неприятное чувство было, но я превозмог его, хи-хи-хи! Отправился в Текаму и купил себе новый скальп; если не ошибаюсь, он назывался париком и стоил мне три больших связки бобровых шкур. Все это пустяки! Новая кожа даже практичнее старой, особенно летом: могу снимать ее, когда пот прошибает! Хи-хи-хи!