Том 2. Хладнокровное убийство. Призраки в солнечном свете

Калливен не мог поверить в такую безучастность; Перри растерян, он заблуждается, не может человек быть начисто лишен совести или сострадания. Перри сказал: «Почему? Солдаты же ведь спят себе спокойно. Они убивают и получают за это медали. Добрые канзасские граждане хотят меня убить — и какой-нибудь палач будет рад, что для него нашлась работенка. Убить легко — гораздо легче, чем подсунуть необеспеченный чек. Вспомни: я этих Клаттеров знал-то всего час. Если бы я действительно хорошо их знал, наверное, я бы иначе все воспринимал. Может быть, я потом не смог бы жить в ладу с собой. Но в моем случае все было похоже на стрельбу по мишеням в тире».

Калливен молчал, и Перри расценил его молчание как неодобрение и огорчился.

— Черт тебя побери, Дон, не заставляй меня лицемерить. Я могу тебе наплести и про то, как я раскаиваюсь, и про то, что единственное, чего я теперь жажду, это ползать на коленях и молиться. Я всего этого не понимаю. Не могу я в одночасье прозреть и признать то, что я всю жизнь отвергал. Право же, ты для меня сделал больше любого Бога. И больше, чем Он сделает. Ты написал мне, ты подписался «друг». А ведь у меня никогда не было друзей. Кроме Джо Джеймса. — Джо Джеймс, объяснил он Калливену, это молодой индейский лесоруб, у которого он однажды жил в лесу неподалеку от Беллингема, штат Вашингтон. — Это очень далеко от Гарден-Сити. Добрых две тысячи миль. Я написал Джо о том, какая у меня беда. Джо бедный парень, ему приходится кормить семерых детей, но он обещал приехать, если понадобится его помощь. Он еще не приехал, а может, и не приедет, только мне кажется, что он еще явится. Джо всегда меня любил. А ты, Дон?

— Да. Я тебя люблю.

Твердый и тихий ответ Калливена взволновал и обрадовал Перри. Он улыбнулся и сказал:

— Значит, ты тоже чокнутый. — Он вдруг встал с места и схватил швабру, стоявшую в углу. — Почему я должен умереть среди чужих людей? Чтобы толпа мужланов стояла и глядела, как я задыхаюсь. Черт. Лучше я умру сейчас. — Он поднял швабру и прижал щетину к лампочке в потолке. — Сейчас отвинчу лампочку, разобью ее и перережу вены на руках. Вот что я должен сделать. Пока ты здесь. Пока рядом со мной человек, которому не совсем на меня плевать.

Заседание суда возобновилось в понедельник в десять утра. И через девяносто минут было закрыто, поскольку защита сумела уложиться в столь короткое время. Ответчики отказались свидетельствовать от своего имени, и потому вопрос, действительно ли Хикок и Смит являются убийцами Клаттеров, можно было считать решенным.

Из пяти свидетелей первым был мужчина с ввалившимися глазами — старший Хикок. Хотя его речь, исполненная достоинства и скорби, была вполне ясной, один момент наводил на мысль о временном умопомрачении. Его сын, сказал он, получил серьезную травму в автомобильной катастрофе. Это случилось в июле 1950 года. До несчастного случая Дик был «беспечным мальчиком», хорошо успевающим в школе, уважаемым одноклассниками и внимательным к своим родителям — «никаких хлопот с ним не было».

Гаррисон Смит, осторожно направляя свидетеля, уточнил:

— Я хочу спросить вас — после того, что случилось в июле тысяча девятьсот пятидесятого года, вы заметили какие-то изменения в характере, привычках или поступках вашего сына Ричарда?

— Это был совсем другой мальчик.

— Какие именно перемены в нем произошли?

Мистер Хикок, перемежая свою речь длинными паузами, перечислил: Дик стал мрачным и беспокойным, начал водиться со взрослыми, пить и играть на деньги. «Это был совсем другой мальчик». Последнее утверждение было сразу же оспорено Логаном Грином, который начал перекрестный допрос:

— Мистер Хикок, вы сказали, что до тысяча девятьсот пятидесятого года ваш сын не доставлял вам никаких хлопот?

— …Кажется, в тысяча девятьсот сорок девятом году он был арестован.

Тонкие губы Грина изогнулись в чуть заметной улыбке:

— Вы помните, за что?

— Его обвинили в том, что он вломился в аптеку.

— Обвинили? Разве он сам не признался в этом?

— Признался.

— И это было в тысяча девятьсот сорок девятом году. И все-таки сейчас вы заявляете, что перемены в вашем сыне произошли только после аварии в тысяча девятьсот пятидесятом году?

— Я бы сказал так, да.

— То есть вы хотите сказать, что после аварии он стал примерным мальчиком?

Старик закашлялся и сплюнул в носовой платок.

— Нет, — проговорил он, рассматривая платок. — Так я бы не стал говорить.

— Тогда в чем же заключались перемены, которые в нем произошли?

— Ну… Это довольно трудно объяснить. Просто это был уже совсем другой мальчик.

— Вы имеете в виду, что он утратил свои преступные наклонности?

Эта реплика прокурора вызвала взрыв смеха в зале, но судья Тэйт окинул публику строгим взглядом, и смех тут же утих. Мистера Хикока сменил на свидетельском месте доктор У. Митчелл Джонс.