Хотя мы с тобой никогда не дружили близко, япомню тебя намного отчетливее, чем большинстворебят, с которыми служил в армии. Кажется, этобыло осенью 1951 года. Тебя назначили механиком легкой техники в 761-ю роту в Форт-Льюисе, Вашингтон. Ты был маленького роста (я не намного выше), крепко сбитый, смуглый и черноволосый, и слица у тебя не сходила усмешка. Ты приехал с Аляски, и многие ребята тебя называли Эскимосом. Одноиз первых воспоминаний о тебе у меня связано сосмотром роты, когда все должны были открытьсвои сундучки. Помню, все сундучки были в порядке, твой тоже, только у твоего сундучка вся крышкаизнутри была оклеена картинками с девочками. Все говорили, что тебя ждут неприятности. Но проверяющий сделал вид, что ничего не видит, и тебе ничего не было, и тогда я подумал, что тебя всесчитают нервным парнем, не хотят связываться. Я помню, что ты довольно неплохо играл в пул, иотчетливо представляю себе, как ты стоишь за бильярдным столом в нашей дневной комнате. Ты былчуть ли не лучшим водителем в отряде. Помнишьармейские полевые задания? Один раз, это было зимой, нас всех для выполнения задания распределилипо грузовикам. На наших машинах печек не было, ив кабине стоял зверский холод. Я помню, как ты вырезал в настиле своего грузовика дыру, чтобы в кабину шло тепло от двигателя. Я потому так хорошо запомнил, что это на меня произвело сильноевпечатление. Ведь «порча» армейского имуществасчитается преступлением, и за него тебя моглистрого наказать. Конечно, в армии я был еще совсем зеленый, небось боялся нарушить устав даже самуюмалость, но помню, как ты усмехался (сидя в тепле), а я переживал (и мерз). Я помню, ты купил мотоцикл, и какие-то у тебя были из-за него неприятности — то ли полиция за тобой гналась, то ли поломка какая-то произошла. Не помню уж что, ноименно тогда я в первый раз почувствовал, что втебе есть что-то бешеное. Может быть, я не все правильно помню: было-то это больше восьми летназад и знакомы мы были всего восемь месяцев. Но насколько я помню, мы с тобой были в хороших отношениях и ты мне очень нравился. Ты всегда казался веселым и держим, хорошо знал свое дело, и я немогу вспомнить, чтобы ты когда-нибудь скулил илибрюзжал. Конечно, видно было, что ты бешеный, ноэто особенно не проявлялось. Теперь ты серьезновлип. Я пытаюсь представить себе, каким ты стал. О чем ты думаешь. Когда я прочитал о тебе в первый раз, я был просто ошарашен. Честное слово. Нопотом отложил газету и занялся какими-то своими делами. Однако я никак не мог выбросить из головымысли о тебе. Мне недостаточно было просто тебя забыть. Я человек религиозный (или пытаюсь им быть). Католик. Я не всегда был таким. Долгое время я плыл по течению и не слишком задумывалсянад тем, что действительно важно. Я никогда не думал о смерти и о том, что за ней тоже может быть жизнь. Слишком многое меня привязывало к жизни: машина, колледж, свидания и т. д. Но у меня умер братишка от лейкемии, ему было всего семнадцать лет. Он знал, что скоро умрет, и после того, как это случилось, я часто спрашивал себя, о чем он думал. И сейчас я думаю о тебе и задаю себе вопрос, о чем ты думаешь. Я не знал, что говорить братув последние недели перед смертью. Но я знаю, чтобы я сказал теперь. И поэтому я тебе пишу: потомучто Бог создал тебя так же, как меня, и Он любиттебя так же, как Он любит меня, и то, что случилось с тобой, могло случиться со мной, ибо никто не знает Его воли.
