Том 2. Хладнокровное убийство

— А потом, — вспоминает мистер Хелм, — кто-то спросил его, не автостопом ли он приехал? Не автостопом ли он добирается до Нью-Мексико? Нет, сказал он, у него своя машина, она стоит на подъездной дорожке. Все пошли смотреть машину. Когда они увидели то, что было в машине, кто-то — возможно, это был Эл Дьюи — сказал ему, сказал этому Джонатану Дэниелу Адриану: «Что ж, мистер, похоже, нам с вами нужно кое-что обсудить». Потому что внутри машины они нашли дробовик 12-го калибра. И охотничий нож.

Гостиничный номер в Мехико. В номере стоит уродливое современное бюро с зеркалом голубоватого стекла, и за угол зеркала засунуто напечатанное типографским способом предупреждение администрации:

Su dia termina las 2 p. m.

Ваш день заканчивается в 2 часа пополудни.

Иными словами, гости должны освободить комнату к заявленному часу или внести плату за следующий день — роскошь, о которой нынешние постояльцы даже не помышляли. Они думали только о том, как им расплатиться с теми, кому они уже задолжали. Ибо все произошло именно так, как Перри и предсказывал: Дик продал машину, и уже через три дня от денег, чуть менее двухсот долларов, остались какие-то гроши. На четвертый день Дик отправился на поиски честного заработка, а вечером объявил Перри:

— Дурдом! Знаешь, сколько они платят? Какую ставку? Механику, специалисту? Два доллара в день. В гробу я видал эту Мексику! Нет, дружок, пора отсюда линять. Назад в Штаты. Больше я тебя слушать не намерен. Алмазы, потонувшие клады. Проснись, мой мальчик. Нет никаких сундуков с золотом. Никаких затонувших кораблей. А даже если и есть — черт, да ты ведь даже плавать не можешь.

И на следующий день, заняв денег у той своей невесты, что побогаче, — вдовы банкира, — Дик купил билеты на автобус, который должен был отвезти их через Сан-Диего до самой Калифорнии, в город Барстоу. «А оттуда, — сказал он, — двинем пешком».

Конечно, Перри мог настоять на своем, остаться в Мексике, и пусть Дик катится, куда его проклятой душе угодно. А что? Разве не был он всегда одиночкой, у которого нет настоящих друзей (кроме седовласого, сероглазого и «непревзойденного» Вилли-Сороки)? Но он боялся оставлять Дика одного; при мысли об этом он чувствовал, что его подташнивает, словно он пытается убедить себя «спрыгнуть с поезда, идущего со скоростью девяносто девять миль в час». В основе этих страхов была — по крайней мере, сам он считал именно так — недавно выросшая суеверная убежденность в том, что «то, что должно случиться, не случится» до тех пор, пока они с Диком «держатся вместе». Опять же суровость этого «проснись», воинственность, с которой Дик высказал свое до той поры скрываемое мнение о мечтах и чаяниях Перри, — все это и злоба, сквозившая за всем этим, больно ранили и потрясли Перри, но они же и околдовали его, почти восстановив в нем прежнюю веру в крутого, прагматичного Дика, который, как «настоящий мужчина», всегда берет принятие решений на себя и которому Перри когда-то позволил собой командовать. Итак, с самого восхода солнца холодным декабрьским утром Перри бродил по нетопленому гостиничному номеру и укладывал свои пожитки — тихонько, чтобы не разбудить пару, спящую в одной из двух одинаковых кроватей: Дика и ту его нареченную, что помоложе, — Инес.

Об одной вещи ему больше не нужно было беспокоиться. В последний вечер их пребывания в Акапулько неизвестный вор украл гибсоновскую гитару — похитил в прибрежном кафе, где Перри, Отто, Дик и Ковбой прощались, чествуя друг друга обильными возлияниями. И Перри испытывал горечь утраты. Он чувствовал себя, сказал он позже, «скверно и гадко», и пояснил: «Если гитара живет у тебя долго, как моя, и ты ее полируешь до блеска воском, приноравливаешь к ней голос, холишь ее, словно девушку, с которой собираешься связать свою судьбу, — можно сказать, что она становится для тебя святыней». Но как раз с похищенной гитарой не возникало никаких трудностей, а вот о его уцелевшей собственности этого никак нельзя было сказать. Поскольку теперь им с Диком предстояло путешествовать пешком или голосовать на шоссе, они определенно не могли взять с собой больше нескольких рубашек и нескольких пар носков. Остальную одежду придется отправлять почтой — и Перри уже собрал картонную коробку (в которую, помимо грязного белья, попали две пары сапог: одни, оставляющие отпечатки кошачьей лапки, другие с ромбическим рисунком на подошвах) и адресовал ее себе самому в Лас-Вегас, штат Невада, до востребования.