Том 2. Хладнокровное убийство

— Я надеюсь, этого не случится. На самом деле он не знает, что мы переехали. Он думает, что я все еще в Денвере. Пожалуйста, если вы его разыщете, не давайте ему мой адрес. Я боюсь.

— Вы имеете в виду, что боитесь, как бы он не причинил вам физического вреда?

Она поразмыслила, но не смогла ответить на этот вопрос.

— Не знаю, но я его боюсь. И всегда боялась. Он может притвориться таким отзывчивым и добросердечным. Нежным. Он так легко может заплакать. Иногда его трогает за душу музыка, а когда он был маленьким, он иногда плакал оттого, что закат уж больно красив. Или луна. О, он умеет заморочить голову. Умеет заставить людей себя пожалеть…

Раздался звонок. Нежелание миссис Джонсон открывать выдало ее тайные опасения, и Най (который позже описал ее так: «На протяжении всего разговора она оставалась спокойной и любезной. Исключительно сильная личность») потянулся за своей коричневой шляпой.

— Извините, что побеспокоили вас, миссис Джонсон. Но если вы узнаете что-нибудь о Перри, мы надеемся, что вам хватит здравого смысла нам позвонить. Спросите инспектора Гатри.

После отъезда детективов самообладание, столь восхитившее Ная, пошатнулось; приблизилось знакомое отчаяние. Она боролась с ним и сдерживала до конца вечера, до ухода гостей. Не давала ему себя захватить, пока кормила, купала и укладывала детей. Но после того, как она выслушала их вечерние молитвы, дурное настроение, подобно вечернему океанскому туману, окутавшему уличные фонари, сомкнулось вокруг нее. Она сказала, что боится Перри, и это правда, но самого ли Перри она боялась или на самом деле боялась того мироустройства, частью которого он был, — ужасных судеб, уготованных жизнью четверым отпрыскам Флоренс Бакскин и Текса Джона Смита? Старший брат, которого она очень любила, застрелился; Ферн не то упала, не то выпрыгнула из окна; Перри избрал путь насилия, стал преступником. Итак, можно считать, что она единственная уцелела; и ее мучила мысль, что в свой срок она тоже будет повержена: сойдет с ума, заболеет неизлечимой болезнью или пожар лишит ее всего, что она ценит в жизни, — дома, мужа, детей.

Ее муж был в командировке. Обычно, когда она оставалась одна, ей никогда не хотелось выпить. Но в этот вечер она налила себе неразбавленного виски и устроилась на диванчике в гостиной с семейным альбомом на коленях.

Первую страницу венчала фотография ее отца — студийный портрет, сделанный в 1922 году, в год его женитьбы на молодой индейской наезднице мисс Флоренс Бакскин. Эта фотография неизменно приковывала к себе взгляд миссис Джонсон. Когда она на нее смотрела, ей становилось понятно, почему, хотя по существу они были такие разные, ее мать вышла замуж за ее отца. Молодой человек на снимке источал очарование зрелости. Все в нем: дерзкий наклон рыжей головы, слегка косящий левый глаз (как будто он прицеливается), крошечный ковбойский шейный платок — было чрезвычайно привлекательно. В целом отношение миссис Джонсон к отцу было двойственным, но одно она всегда в нем уважала — его силу духа. Она хорошо знала, насколько эксцентричным он казался окружающим и ей самой тоже. И однако, он был «настоящим мужчиной». Он многое умел делать, и делал играючи. Он мог свалить дерево точно в то место, которое наметил. Он мог освежевать медведя, починить часы, построить дом, испечь пирог, заштопать носок или поймать форель на согнутую булавку и обрывок бечевки. Однажды он в полном одиночестве зимовал на Аляске в самом глухом краю.

Один — по мнению миссис Джонсон, именно так и должны жить такие, как он. Жены, дети, робкая жизнь не для них.

Она перевернула несколько страниц с детскими фотографиями — снимками, сделанными в Юте и Неваде, Айдахо и Орегоне. Карьера родео «Текс и Фло» была на излете, и семья, жившая в старом грузовике, колесила по стране в поисках работы — а найти ее в 1933 году было непросто. «Семья Текса Джона Смита собирает ягоды в Орегоне, 1933 год» было написано под снимком четверых босоногих детишек в комбинезонах, глядящих в камеру с недовольным, одинаково усталым выражением лица. Ягоды или черствый хлеб, политый сгущенкой, зачастую были их единственной пищей. Барбара Джонсон помнила, что однажды вся семья несколько дней питалась одними гнилыми бананами и что в результате Перри заработал колики; он кричал всю ночь, а Бобо, как в то время называли Барбару, плакала от страха, что он умрет.