Когда вещи были выстираны и высушены, Перри вновь упаковал их в чемодан. Было уже больше десяти. Дик, предположительно занятый сейчас «втюхиванием чека», запаздывал. Перри уселся ждать, выбрав скамейку, на которой, всего на расстоянии вытянутой руки, какая-то женщина оставила сумочку; Перри испытал большой соблазн скользнуть рукой внутрь, и только появление владелицы прачечной, дамы, дородностью затмевавшей всех своих сестер по бизнесу, его удержало. Однажды, когда Перри был еще полубеспризорным мальчишкой и жил в Сан-Франциско, они с «китайчонком» (Томми Чанг? Томми Ли?) объединились в команду по «отъему сумочек». Перри с удовольствием — это неизменно поднимало ему настроение — вспоминал их совместные эскапады. «Как-то раз мы крались за одной старой дамой — настоящей
С тех пор жизнь его мало изменилась. Перри стал на двадцать дурацких лет старше, на сотню фунтов тяжелее, но его материальное положение не улучшилось ни на йоту. Он по-прежнему оставался (человек с его интеллектом, с его талантами — просто невероятно!), так сказать, уличным мальчишкой, зависящим от краденых грошей.
Часы на стене продолжали приковывать его взгляд. В половине одиннадцатого Перри начал волноваться; в одиннадцать его ноги пронзила боль: вечный спутник Перри, признак приближающейся паники — «гон волны». Он проглотил таблетку аспирина и попытался выбросить из головы — или по крайней мере смазать — яркую кавалькаду образов. Процессию страшных видений: Дика арестовывают во время заполнения фальшивого чека или останавливают за незначительное нарушение правил движения (и обнаруживают, что он за рулем «горячей» машины). Весьма вероятно, в это самое время Дик сидит под арестом в окружении красногалстучных детективов. И они говорят не о мелочах: фальшивых чеках или краденой машине. Убийство — вот тема допроса, ибо каким-то образом связь, которую, по мнению Дика, никто не мог найти, была все же найдена. И как раз в эту минуту полицейские машины Канзас-Сити мчатся к «Уошатерии».
Но нет, у него просто разыгралось воображение. Дик никогда бы не раскололся. Сколько раз он похвалялся: «Они могут избить меня до полусмерти, все равно я им ничего не скажу». Конечно, Дик хвастун; его твердость, как Перри успел понять, существовала исключительно в ситуациях, в которых он имел бесспорное преимущество. Внезапно Перри с облегчением подумал, что длительное отсутствие Дика объясняется менее ужасными причинами: он пошел навестить родителей. Конечно, это тоже рискованное дело, но Дик был к ним «привязан», во всяком случае, сам так заявлял, и ночью в машине он сказал Перри: «Очень хочется своих повидать. Они никому не скажут ничего такого, из-за чего нас могли бы взять за жабры. Только мне стыдно. Боюсь услышать, что скажет мать. Насчет чеков. И того, как мы уехали. Жаль, что нельзя позвонить, узнать, как они там». И правда, жаль, что у Хикоков нет телефона; а то Перри позвонил бы туда — убедиться, что Дик у них.
Прошло еще несколько минут, и им опять овладел страх, что Дик арестован. Ноги горели, и боль отдавалась во всем теле; запах прачечной внезапно вызвал у него отвращение, Перри поднялся и вышел. Его едва не стошнило, он дышал мелко и часто, «как с похмелюги». Канзас-Сити! Разве он не знал, что Канзас-Сити — это верный завал, и
Тут к нему подошел Дик.
— Эй, Перри, — сказал он. — Тебе плохо?
Звук его голоса подействовал на Перри как инъекция мощного наркотика, который, разливаясь по венам, вызывает бурю противоречивых чувств: напряжения и облегчения, ярости и приязни. Перри сжал кулаки и шагнул к Дику.