Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Имя Поликсена кажется ей чужим, словно относится не к ней, и все равно ликующий триумф переполняет ее — это безумная графиня жадно наслаждается рабским преклонением толпы.

Впереди в дьявольском хохоте рассыпался барабан дубильщика Гавлика; человек-тигр, он идет во главе, скаля зубы в каком-то берсеркерском экстазе.

Из соседних переулков доносились предсмертные крики и шум побоища: истреблялись разрозненные группки сопротивляющихся.

Она догадывалась, что все происходит по немому приказу сумасшедшей графини, и была рада видеть руки Отакара незапятнанными .

Вот он — опирается на головы несущих его мужчин; лицо совсем белое. Глаза закрыты...

Так они поднимаются по замковой лестнице к собору.

Процессия Безумия.

Поликсена пришла в себя; вместо воспоминаний ее вновь окружают голые стены ризницы, узор старого шкафа виден совсем отчетливо.

Перед ней простертая Божена — целует подол ее платья; на лице служанки не заметно ни малейшего следа ревности или боли. Только радость и гордость...

Грозно ударил колокол, пламя свечей заколебалось.

Поликсена торжественно вступила в неф собора.

Вначале она была как слепая, но постепенно стала различать серебряные канделябры под желтыми и красными огоньками свечей...

Потом черные люди боролись между колонн с какой-то белой фигурой — силой гнали к алтарю...

Священник. Он должен их обвенчать...

Он отказывается, защищается, поднимает Распятие...

Потом — крик. Падение.

Его убили.

Ожидание. Шепот. Мертвая тишина...

Потом двери церкви распахнулись. Факельный свет падает снаружи.

Кроваво мерцает орган.

Приволокли какого-то человека в коричневой рясе...

С волосами как снег.

Поликсена узнала его: это тот самый монах из склепа святого Георгия, который рассказывал историю вырубленной в черном камне фигуры: «мертвая, несущая под сердцем змею вместо ребенка».

Он тоже отказывается идти к алтарю!

Страшные руки протянулись к нему...

Он кричит, умоляет, указывает на серебряную статую Яна Непомука.

Руки опускаются. Слушают. Совещаются.

Ропот...

Поликсена угадала: он готов обвенчать их — но только не перед алтарем.

«Он спас свою жизнь, — понимает она, — но лишь на несколько часов. Он будет убит, как только благословит нас».

И она вновь видит кулак ужасного Жижки, раздробленный череп, слышит слова: «Kde mas svou pies?» — «Монах, где твоя тонзура?»

На сей раз призрак Жижки ударит кулаком толпы.

Перед статуей Яна Непомука ставят скамью, каменные плиты покрывают ковром.

Какой-то мальчик в проходе, несет на пурпурной подушке жезл из слоновой кости.

— Скипетр князя Борживоя Первого, — дрогнула толпа. Его передают Отакару.

Как во сне, он принимает скипетр и, облаченный в мантию, преклоняет колени... Поликсена рядом. Монах приближается к статуе. И тут чей-то громкий крик:

— Где корона?!

В толпе поднимается ропот и по знаку священника стихает.

Поликсена слышит слова ритуала — сакральные глаголы, преисполненные предвечной мудростью и благодатью, внимать которым дозволяется лишь помазанникам на царствие, — и холод пронизывает ее при мысли, что произносят их уста, которые не далее как через час смолкнут навеки.

Таинство состоялось. Отныне они муж и жена. Ликование охватило собор и заглушило чей-то слабый жалобный крик.

Поликсена не обернулась: она знала, что там произошло.

   — Корону! — снова раздался крик.

   — Корону! Корону! — эхом катилось по собору.

   — Она спрятана у Заградки! — крикнул кто-то. Все ринулись к дверям.

Дикое столпотворение.

— К Заградке! К Заградке! Корону! Корону императора!

   — Она золотая. С рубином во лбу! — верещал чей-то голос с хоров. Это была Божена. Она всегда все знала.

   — Рубин во лбу, — обежало толпу; все были так в этом уверены, как будто собственными глазами видели камень.

На цоколь взобрался какой-то человек. Это был лакей с мертвым взглядом.

Взмахнув руками, он кровожадно закричал, срываясь на визг:

   — Корона находится в Вальдштейнском дворце! Теперь уже никто не сомневался:

   — Корона — в Вальдштейнском дворце!

Позади бесноватой своры «братья горы Хорив» в сумрачном молчании несли на каменных плечах Отакара и Поликсену.

Облаченный в пурпурную мантию князя Борживоя, Отакар держал в руке скипетр.

Барабан замолк.

В Поликсене поднималась непримиримая, жгучая ненависть к этой бестолково орущей черни, которая могла вот так, разом, прийти в раж от своих гнусных пролетарских лозунгов и теперь глотать жадные слюни в ожидании предстоящей резни и грабежа. «Они злее адских бестий и трусливее уличных шавок». — И она с жестоким наслаждением подумала о неотвратимом конце: треск пулеметов — и горы трупов...

Взглянула на Отакара и облегченно вздохнула: «Он ничего не видит и не слышит. Как во сне. Дай Бог, чтоб его настигла скорая смерть! Раньше, чем он проснется!»

Собственная судьба была ей безразлична.

Ворота Вальдштейнского дворца крепко забаррикадированы.

Толпа карабкается на садовую стену — и низвергается вниз с окровавленными руками: карниз утыкан бутылочными осколками и железными пиками...

Кто-то принес тяжелую балку.

Множество рук подхватило ее.