Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

даже священный образ нашего магистра скопируют, глазом не моргнут, что уж тут говорить про ритуальный жест, который я тебе показал!.. Повторят один к одному, вот только остаться при этом невидимыми им не удастся: малейшая попытка включиться в нашу цепь — и коротким замыканием они будут разъяты на атомы!

Отец снова переплел наши пальцы в «замок».

— Хорошенько запомни сей жест! Если явится тебе какой-нибудь потусторонний гость, похожий на меня как две капли воды, и будет уверять, что он — это я, потребуй от него сей жест! В мире магии на каждом шагу подстерегает опасность...

Окончание фразы захлебнулось в предсмертном хрипе, взгляд подернулся тусклой поволокой, и голова стала падать на грудь...

Я подхватил отца на руки и заботливо перенес на ложе; через несколько мгновений дыхание пресеклось... До самого восхода держал я последнюю вахту у тела барона фон Иохера, сцепив наши правые руки в ритуальном «замке».

На столе я обнаружил записку:

«Да упокоится тело мое, облаченное в мантию и с мечом в руках, рядом с останками моей любимой жены! А капеллан, единственный и верный друг, так уж и быть, пусть отслужит мессу спокойствия своего ради — мне же она ни к чему, ибо я воистину жив».

Долго, внимательно, с каким-то даже трепетом рассматривал я меч. Оружие чрезвычайно древнее, явно азиатской работы, он был не то отлит, не то выкован из цельного куска красного железняка, так называемого «кровавика», — этот металл нередко встречается на старинных фамильных перстнях. Выполненный с филигранным искусством тускловато-багряный гриф представлял собой верхнюю часть человеческого тела: слегка разведенные в стороны руки образовывали гарду, голова в каком-то чудном клобуке с наушниками служила набалдашником — лицо, характерно монголоидного типа, было лицом старика с редкой, но очень длинной бородой, такие просветленные лики можно увидеть на традиционных китайских миниатюрах с изображениями даосских святых. Едва намеченные тончайшей гравировкой ноги переходили в сверкающий, безупречно отшлифованный клинок...

Мне стало не по себе, когда я сомкнул свои пальцы на этом диковинном грифе — такое чувство, будто через меня хлынул полноводный животворящий поток...

Преисполненный почтительной робостью, вложил я сакральное оружие в руки отца.

А что, если это один из тех легендарных мечей, в которые «разрешали» свои тела даосские монахи?..

Радуйся, Невеста Неневестная

И вот потянулись чередой месяц за месяцем...

Темные слухи, некогда ходившие обо мне, давно рассеялись; да что там слухи — меня вообще перестали узнавать, смотрели как на чужого, совершенно незнакомого человека: слишком долго прожили мы с отцом отшельниками, сокрывшись от людей в нашей получердачной келье.

Сейчас, мысленно переносясь в те давние времена, я просто не могу понять, мне кажется почти невероятным: неужто и вправду вся моя юность — этот самый бурный период человеческой жизни, когда зеленый юнец превращается в зрелого мужчину, — прошла в четырех стенках тесной, повисшей меж небом и землей клетушки, в полнейшей изоляции от внешнего мира?..

Однако как быть тогда с некоторыми малопонятными деталями?.. Так, ничего особенного, простые житейские мелочи... Ну, например, одежда... Все мои вещи были сравнительно новыми, значит, где-то же я их покупал! Ну конечно, конечно, как же я сразу не догадался: видно, тогдашнее мое «окоченение» было куда более глубоким, чем это мне казалось, — сокровенный полярный «хлад» заморозил меня настолько, что повседневные события и впечатления скользнули мимо, не оставив на ледяной поверхности моего сознания ни малейшего следа.

Но и я многого не узнал, когда наутро после смерти отца впервые — так мне, по крайней мере, представлялось — вышел на улицу, чтобы договориться о погребении: соседний сад был огражден массивной кованой решеткой, тоненькая бузиновая веточка, посаженная мной когда-то, разрослась в огромный куст, — настоящее дерево! — наша с Офелией скамеечка исчезла, а на ее месте, на высоком мраморном постаменте, увитом гирляндами цветов, стояла позолоченная статуя Пречистой Девы.

И хотя причина всех этих перемен была мне неизвестна, странное волнение охватило меня: каменная фигура Девы Марии, выросшая на могиле моей Офелии, казалась каким-то чудесным знамением.

Днем позже я случайно встретил капеллана и лишь с трудом

признал в ковылявшем навстречу дряхлом старике единственного друга моего отца. Барон время от времени навещал приятеля и всякий раз аккуратно передавал мне от него привет, однако сам его к нам в гости не приглашал и вот уже много-много лет, как мы с ним не виделись...

Старый священник долго не мог прийти в себя от изумления — рассматривал меня со всех сторон, недоверчиво качал головой и испытывающе заглядывал в глаза; далеко не сразу удалось мне убедить его, что я и есть тот самый маленький лунатик, которого он когда-то знал по сиротскому приюту.