Том 2. Литературно–критические статьи и художественные произведения

Произведения преосвященного Иннокентия представляют особенный характер духовного красноречия, выражающийся более или менее во всех его сочинениях, но преимущественно обозначившийся в его двух седмицах — Страстной и Светлой. Однако несмотря на то, что эта особенность характера весьма ощутительна для каждого читающего, она легче может быть отличена чувством, чем выражена словами, и если бы от нас потребовали ее определения, то мы затруднились бы обозначить ее какою-либо формулой. Красноречие, теплота, ясность мыслей, живость представлений — все эти качества могут принадлежать и другим проповедникам, но между тем, читая преосвященного Иннокентия, вы ясно понимаете, что в действии его слова есть нечто особенное, исключительно ему принадлежащее. За неумением сказать нашу мысль кратко, постараемся объяснить ее хотя описательно.

Духовное красноречие имеет две стороны, слагается из двух частей, из двух сил, которыми оно действует. Одна заключается в изложении вечных истин, неизменяемо живущих в церкви, другая состоит в применении этих вечных, неизменяемых учений к тем вечно изменяющимся обстоятельствам времени и места, в которых проповедник застает своих слушателей. Если бы первая часть, то есть изложение истины, была одна необходимая для поучения, то в таком случае не нужно было бы говорить проповеди, достаточно было бы повторять однажды составленный катехизис. Если бы вторая стихия проповеди, то есть применение вечных истин к изменяющимся обстоятельствам, относилась единственно к тем беспрерывно возвращающимся недостаткам человека, в которых он, по всегдашней слабости своей природы, может одинаково находиться во всякое время, несмотря на различие времени; если бы проповедь, говорю я, ограничивалась только теми увещаниями и возбуждениями, которые во все века и у всех народов равно необходимы для поддержания веры и жизни православной против всегдашнего враждования страстей, неразумия и соблазнов, — то в таком случае весьма достаточно было бы для нас богатого наследства древних Отцов, и слово новое могло бы казаться почти излишним после всего уже прежде сказанного великими столпами церкви. Но между тем, несмотря на все душепитательное, что мы можем почерпнуть в писаниях древних Учителей, мы чувствуем, однако же, что кроме того нам необходимо еще подкрепительное слово современного нам пастыря, близкого свидетеля наших особенных недоумений и немощей, разрешителя наших новых затруднений, утешителя при новых бедствиях, указателя пути при новых заблуждениях, вразумителя при новых сомнениях, возникающих, может быть, из одного корня, но являющихся в каждое время в новом виде, с новыми самооправданиями, с новыми обольщениями. Потому мы думаем, что, кроме других существенных качеств, достоинство современности есть одно из необходимых условий для сильного действия речи на слушателей.

Все знаменитые проповедники имели это качество в большей или меньшей степени. Особенность каждого времени давала особенную краску их красноречию.

В наше время, кажется, главная болезнь человека состоит не в излишестве какой-либо страсти, не в незнании какой-либо истины и не в случайном недоразумении какого-либо вопроса; мы замечаем, напротив, вместо односторонней напряженности более общее расслабление сердца, противоположное всякой страстности и пригнетающее человека к низким целям и побуждениям не от избытка его неустроенных порывов, но от недостатка внутренней способности ко всякому сильному стремлению. Вместо незнания страдаем мы, кажется, излишним многознанием, равно заботясь о изучении истинного и ложного, равно признавая полезное и вредное и, запутавшись в многомыслии, часто смешиваем самое разнородное, подчиняясь общему безразличному впечатлению взаимно уничтожающихся воздействий добра и зла, одинаково доступных нашему ни горячему, ни холодному сочувствию.

Против этой господствующей немощи нашего времени, душевной холодности и умственной запальчивости, сердечной вялости и мысленной вседвижимости, расслабленной, себялюбивой изнеженности и напряженной диалектической мечтательности, — духовному пастырю возможны два способа врачевания: или действовать прямо на сердце и, согревая его живыми образами, возбуждая очевидными представлениями, увлекая теплыми изображеньями Божественного и Святого, так сказать, по следам чувства наводить мысль на путь спасения; или действовать непосредственно на разум, строгим судом очистить истину от лжи, глубокомысленным и ясным доводом разрешить запутанное, обличить мнимое, прояснить темное, отрезать сомнительное, утвердить верное, устроить блуждающую мысль, так сказать, образумить ее, и потом уже на предварительно утвержденном основании внутреннего сознания назидать умственную и сердечную жизнь человека в духовной нераздельности всех частных его способностей.