Том 2. Лорд Тилбери и другие

Галли взял рукопись с той нежностью, с какою берет ребенка молодая мать. Он посмотрел на нее, вздохнул, еще посмотрел, еще вздохнул. Ему было очень трудно.

Чем больше он их перечитывал, тем больше сокрушался, что мир не увидит таких мемуаров. Как-никак, нетленный памятник той лондонской эпохи, которая вполне заслужила Гомера или Гиббона. Он его создал — а зачем?

— Готова? — сказал он. — Разве ее кончишь? Можно отделывать без конца…

Он снова вздохнул и напомнил себе, что цена его жертвы — счастье Сью, а Сью — дочка Долли. Если с ней все в порядке, жалеть не о чем. Хотя, конечно, Кларенс мог бы и сам прижать этих сестер…

— А вот вопрос о публикации, — сказал он, кладя рукопись в стол, — действительно кончен, закрыт. Я не буду их печатать.

— Но…

— Нет, Скунс, это — твердо. Я вас прекрасно понимаю. Я бы и сам на вашем месте моргал и пыхтел.

— Я не моргаю и не пыхчу. К счастью, мне удалось сдержаться. Но я хочу сказать…

— Незачем, Скунс, незачем.

— Не зовите меня Скунсом!

— Я не могу всего объяснить, слишком сложно, но поверьте — вопрос закрыт.

Воцарилось тяжкое молчание. Лорд Тилбери смотрел на ящик стола, как смотрит китайский мопс на сахар. Потом он перевел взгляд на Галли, словно напрашиваясь на ростбиф, принесший такую пользу в руке меткого Пробки. Еще немного позже пыл угас. Виконт поднялся.

— Что ж, я прощаюсь.

— Уходите?

— Да.

Галахад огорчился.

— Не обижайтесь, Скунс! Посидим, поболтаем. Останетесь к обеду…

— К о-бе-ду!

Казалось бы, невинное слово, но в его устах оно ухитрилось обрести сочность и жар елизаветинской брани в том самом духе, в каком Бен Джонсон обращался к Бомонту и Флетчеру.

— Какие обеды? Хр-р-р!

Бывают минуты, когда сильную боль утишит лишь движение. Индиец, укушенный скорпионом, мечется и скачет; лорд Тилбери, после беседы с Галли, хотел пройтись. Сбежав со ступеней, он увидел такси и ему стало худо от одной мысли, что придется сесть в его затхлое нутро.

Сунув деньги удивленному Робинсону, он что-то проурчал, резко повернулся и зашагал к западу. Робинсон смотрел ему вслед тихим, тяжким, шропширским взглядом, а когда он исчез за кустами, поехал на станцию.

Лорд Тилбери шел и думал. Мысли его понемногу обретали стройность, возвращаясь к тому, первому замыслу. Пред ним стоял один образ — ящик стола. Хорошо бы к нему подобраться…

Как все исправившиеся пираты, он любил думать о совести. В конце концов, мемуары принадлежат ему. Контракт подписан. Аванс уплачен. Казалось бы, упакуй их, наклей марки и пошли. Если же люди, по чудачеству, держат их в ящиках, остается брать самому.

Это нетрудно, но для этого надо жить в замке. Галахад, скорее всего, не удосужился запереть стол. Если ты где-нибудь близко…

Нет, как он мог, как мог, зачем отверг приглашение! Остался бы к обеду, а там, если деликатно повести дело, вообще пригласили бы погостить. Перевез бы вещи из «Герба»…

Нет слов на свете печальнее, чем «Я мог бы…» Страшно терзаясь, виконт шел вперед. И вдруг до него донесся тот единственный запах, который был способен отвлечь его от тяжких мыслей. Он учуял свинью.

Те, кто лишь поверхностно знал Джорджа, виконта Тилбери, и Кларенса, графа Эмсворта, никогда бы не поверили, что у них есть что-то общее. Их души, сказал бы маловер, разделены, как полюсы Земли; сказал бы — и ошибся. Общее у них было, они любили свиней. Лорд Тилбери разводил их в своей бекингемширской усадьбе, куда уезжал на свободные дни; мало того — он ими гордился. Хрюканье, чавканье или такой вот запах немедленно трогали его сердце.

Тем самым он очнулся, а очнувшись — увидел, что бесцельные странствия привели его к свинарнику. В свинарнике была свинья, да такая, каких он еще не встречал.

Мы уже знаем, что в этот день было так пасмурно, словно сумерки раньше времени спустились на землю. Но сумеркам ли скрыть Императрицу? Да, солнечный свет обрисовал бы ее прекрасные линии, но и в сероватой мгле она поразила виконта. Словно пойманный арканом, он кинулся к ней.

Сперва, как все завзятые свинолюбы, он испытал жгучую зависть. Они приходили, глядели, ахали — и жили мечтой, словно те, кого поцеловала во сне богиня.

Кинув на гостя короткий, хотя и вежливый взгляд, Императрица вернулась к прежним делам, а именно — опустив прекрасное рыло едва ли не к самой земле, печально запыхтела. Виконт посмотрел туда же, и заметил, что недурная картофелина выкатилась за пределы свинарника. Как все премированные свиньи, Императрица полагала, что кормом, как и ростбифом, швыряться нельзя.

Свинолюбивое сердце дрогнуло, зависть сменилась более благородным чувством. Виконт пощелкал языком. Ему было трудно наклоняться, но он не раздумывал. Едва не задохнувшись, он поднял картошку и собирался вручить владелице, когда его внезапно прервали.

Кто-то задышал ему в щеку, схватил за руку, за шкирку, оттащил от свиньи — и он увидел длинного, тощего типа в комбинезоне.