Том 2. Магизм и единобожие

Между тем Давид почувствовал, что настало его время. По совету священника и пророка он собрал всех своих людей, свои стада и имущество и двинулся из Секелага в родную Иудею. Там в городе Хевроне у него было много сторонников. Старейшины иудеев встретили его как единственного человека, на которого можно опереться. Он предстал перед ними в ореоле своих прежних заслуг и был единодушно признан царем Иудейским. Дело в том, что Иудея благодаря своей обособленности не слишком считалась с властью Саула. Давид же был для южан куда более близким, чем Иевосфей, живший за Иорданом.

Несколько лет продолжалось соперничество между сторонниками Давида и Иевосфея. В этой борьбе Давид старался проявить максимум справедливости, и для своего времени он отличался несомненным великодушием. После того как Иевосфей пал жертвой заговора, Давид взял под свою защиту прямого наследника — сына Ионафана — в память погибшего друга.

Давиду исполнилось тридцать лет. На его пути никто не стоял. Народное собрание в Хевроне провозгласило его царем над всеми коленами.

«Вот мы — кости твои — и плоть твоя, — говорили старейшины. — Еще недавно, когда Саул царствовал над нами, ты был вождем Израиля. И тебе сказал Ягве: ты будешь пасти народ Мой» [540].

Оставшиеся в живых потомки Саула были окончательно отстранены. Мелхола — первая жена Давида, дочь Саула — была еще при жизни Иевосфея возвращена Давиду, и это как бы закрепило его наследственные права. Итак, воин-певец, беглец и вассал филистимлян превратился в израильского царя. Это произошло около 1000 г.

Давид, несомненно, видел во всех превратностях своей судьбы водительство Бога Израилева, Который избрал его для спасения народа. Хотя вера Давида и носила на себе печать того варварского времени, она была искренней и пламенной, являя пример личного живого отношения к Богу.

Если мы хотим составить верное представление о вере и характере Давида, то должны обратиться к одному псалму, который, несомненно, ему принадлежит. Это великолепное, полное ярких монументальных образов славословие, дышащее ароматом поэзии Востока, приоткрывает завесу времени и вводит во внутренний мир переживаний Давида [541]:

Возлюблю Тебя, о Ягве, оплот мой!
Ягве, скала моя, крепость моя, мой избавитель.
Бог мой — скала убежища моего,
Щит мой, рог спасения моего, крепость моя.
Прославляемого Ягве я призову
И спасусь от врагов моих.
Муки смертные объяли меня,
Гибельный потоп устрашил меня,
Цепи преисподней опутали меня,
И сети смерти окружили меня,
В томлении моем воззвал я к Ягве,
Взмолился я к Богу моему,
Из чертога своего Он услышал голос мой,
И мой вопль дошел до слуха Его.
Загудела и содрогнулась земля,
Задрожали основания гор
И тряслись от гнева Его.
Дым поднялся от ноздрей Его,
И пылающий огонь от уст Его,
Раскаленные уголья рассыпались от Него.
И склонил Он небеса, и сошел Он вниз
Во мгле, окружающей ноги Его.
Он встал на херувима и полетел,
Понесся на крыльях ветра.
И Он сделал мрак одеянием своим,
Темные тучи покровом своим.
От вспышек пламени Его бегут облака,
Падает град и уголья…
Простирает Он руку с высоты и берет меня,
Извлекает из вод великих,
Избавляет меня от могучего врага,
От ненавидящих меня, когда они усилились…

В этом псалме весь Давид: восторженный, горячий, беззаветно верящий в помощь и покровительство Бога Израилева. Он зовет Его в тяжкий час, и Бог отцов слышит его. Он покидает свои неприступные вершины и в урагане мчится защитить от врагов своего избранника. Ягве, преломившийся через призму души Давида, — это Бог-воитель, грозный микеланджеловский Саваоф, парящий среди молний над ревущей стихией. Но внезапно в космические раскаты псалма вторгаются иные звуки: