Том 2. Машины и волки

В комнату вошел невысокий человек, с палкой о резиновом набалдашнике, какие носят калеки. Плечи его были подняты. И в сумерках лицо с тонкими усами, как веревочки, показалось очень бледным, очень усталым. – Так запомнился этот человек Ивану Ивановичу. – Он, этот человек, шагнул в комнату, и нерешительно и радостно остановился у порога. Он сказал:

– Вы – Иван Иванович?.. – и протянул вперед руки (палка упала на пол). – Папа, – это я… твой… ваш сын Николай!

Иван Иванович стоял у стола (у того самого стола, на котором перецветилось сукно), – и он не подал руки, он отвернулся от Николая, – он почуял, как сразу вся та ночь из десятилетий вступила в комнату. Он сказал тихо:

– Садись. Чем могу служить?

Николай ничего не ответил и покорно, поспешно сел на стул у двери.

– Чем могу служить?! – громче сказал Иван Иванович.

Николай не понимал вопроса, не успел ответить.

– Чем могу служить! – закричал, завизжал Иван Иванович.

– Простите, я не понима – –

Иван Иванович потащил по полу от стола кресло, сел против Николая, руки упер в ручки кресла. Иван Иванович поднял палку и передал ее Николаю. Николай принял палку. Иван Иванович пристально глянул на Николая, прищурил глаз.

– Простите, не знаю вашего отчества, – заговорил шепотом Иван Иванович, все больше прищуривая глаз. – Не знаю вашего отчества, – повторил он громче. – Извините. Нам надо объясниться, чтобы покончить недоразумение. Вы носите мою фамилию по недоразумению. Я не знаю, кто ваш… – Иван Иванович перебил себя, вынул из кармана папиросы: – Простите, вы курите? – нет?.. Так! – Простите, я не имею чести знать, кто ваш… батюшка!

Николай встал со стула. Иван Иванович тоже встал. Палка опять упала: Иван Иванович поспешно подал ее Николаю. Глаз Ивана Ивановича был судорожно зажат.

– Да, да, – простите! Не имею чести! Я здесь ни при чем!.. Не имею чести!.. Не имею чести знать, с кем… с кем прислала вас ваша матушка!

Николай не слушал больше Ивана Ивановича. Он пошел вон из комнаты. Он шел поспешно, припадая на правую ногу, в правой руке была палка, правое плечо было поднято так, как оно бывает поднято только у очень нездоровых людей.

– Да, да, – не имею чести! Не имею чести! – кричал вслед Иван Иванович.

…Братья Николай и Иван условились встретиться в городе, где жил отец. Николай приехал несколькими часами раньше Ивана. Иван с вокзала поехал в гостиницу. Он узнал, что брат уже здесь. Они никогда не виделись. В номере горела на столе свеча, когда вошел Иван, высокий, здоровый человек в военной форме командира полка. В номере горела на столе свеча, но Иван никого не увидел в номере. Он спросил коридорного, – где брат? – Коридорный ответил: – «Они никуда не выходили-с». – Тогда Иван увидел на полу, за столом, человека. Человек обнимал спинку стула. Иван, сильный человек, запутанный в ремни от сабли и револьвера, поднял человека на руки.

– Николай, голубчик, что ты? – спросил он тревожно. – Припадок?

Николай ответил покойно:

– Нет, никакого припадка нету. Я здоров. Я был… – Николай затомился словами. – Я был у Ивана Ивановича Иванова, у твоего отца. Он мне сказал, что наша мать была… что он не знает, кто мой отец, с кем прислала, так сказал он, меня моя мама.

– Что?., наша мама – –

На столе в номере горела свеча. Сильный человек держал слабого за плечи. За окнами улицы проваливались во мрак. На столе у свечи лежали окурки. Вскоре сильный человек сидел рядом со слабым на полу: это впервые встретились два брата, два человека, никогда не видевшие друг друга, но с первых дней своего сознательного детства знавшие все друг о друге, – они говорили о маме, которую один из них помнил. И для того человека, который жил в этом же городе, к которому они приехали, у них было сухое слово – негодяй, – негодяй, который осмелился посягнуть на память матери – –