Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Как только я вышел, мне пришлось остановиться, чтобы осилить одышку, порождаемую страхом. Я думал: «Если мне не удастся справиться с моими нервами, все погибло». Я стал прислушиваться, но я не услышал ничего, кроме шума моих артерий. Я прошел по коридору до лестницы, никого не встретив. В доме царила тишина. Я думал: «Они уже все в капелле, и прислуга также. Нечего бояться». Я подождал еще две, три минуты, чтобы вполне овладеть собой. В течение этих двух, трех минут мое напряженное состояние сразу ослабело. На меня нашла какая-то странная рассеянность; в голове мелькали неопределенные, ничтожные и бесполезные мысли, чуждые поступку, который я должен был совершить. Я машинально пересчитывал столбики балюстрады.

«Наверное, Анна осталась». Комната Раймондо находится недалеко от часовни. Музыка возвестит о начале службы. Я направился к двери. Подойдя к ней, я услыхал звуки волынок. Я вошел без колебаний. Я верно угадал: Анна была на ногах, около своего стула, в такой живой позе, что я угадал, что она только что вскочила, услыхав волынку своих гор, прелюдию старинной пасторали.

— Ступай и ты, — сказал я. — Я останусь здесь. Он давно заснул?

— Только что.

— Ступай, ступай! — глаза ее заблестели.

— Я могу пойти?

— Да, я останусь здесь.

Я сам открыл ей дверь и закрыл ее за ней. Я подбежал на цыпочках к колыбели; я нагнулся, чтобы лучше разглядеть. Младенец спал, запеленатый на спине, сжимая свои большие пальцы в маленьких кулаках. Сквозь ткань век я видел его серые зрачки. Но я не почувствовал в глубине своего существа взрыва гнева и ненависти; мое отвращение к нему было слабее обыкновенного. Я не испытывал более того инстинктивного импульса, который, я чувствовал, пробегал по моим пальцам, готовым на всякое преступное насилие. Я повиновался импульсу холодной, ясной воли, вполне сознавая, что делаю.

Я вернулся к двери, снова раскрыл ее, убедился, что коридор пустой. Подбежал затем к окну. Мне пришли в голову слова матери; у меня мелькнуло подозрение, что, может быть, Джиованни Скордио стоит там внизу, на площадке. С бесконечными предосторожностями я открыл его; струя ледяного воздуха охватила меня. Я высунулся из окна, чтобы посмотреть вокруг. Ничего подозрительного не видно было, слышны были только рассеянные звуки молебствия. Я отошел, подошел к колыбели, с усилием победил свое отвращение; потихоньку, потихоньку, удерживая дыхание, взял ребенка; держа его далеко от моего чересчур сильно бившегося сердца, я поднес его к окну; я выставил его на воздух, который должен был умертвить его.

Я не растерялся; ни одно из моих чувств не помрачилось; я видел на небе звезды, они мерцали, точно ветер там раскачивал их; я видел обманчивые, но вместе с тем, странные движения, которые производили колеблющийся свет лампады на складках портьеры; я ясно слышал повторение пасторали и отдаленный лай собаки. Движение ребенка заставило меня вздрогнуть. Он просыпался. Я подумал: «Вот теперь он заплачет. Сколько времени прошло? Может быть, минута; может быть, меньше минуты. Достаточно ли этого короткого времени, чтобы причинить ему смерть? Поражен ли он насмерть?» Ребенок двигал перед собой руками, скривил рот, раскрыл его; он замедлил немного с плачем, который показался мне изменившимся, более слабым и дрожащим, может быть оттого, что на воздухе он звучал иначе; я всегда слышал его в закрытом помещении. Этот слабый, дрожащий плач, однако, испугал меня; безумный страх овладел мною. Я бросился к колыбели, положил ребенка. Я вернулся к окну, чтобы закрыть его. Но прежде чем закрыть, я высунулся и пристально посмотрел в темноту, но ничего, кроме звезд, не увидел. Я закрыл. Хотя и объятый паникой, я избегал шума. А ребенок плакал все сильней и сильней. «Спасен ли я?» Я бросился к двери, посмотрел в коридор, прислушался. Коридор был пустой; проносилась лишь медленная волна звуков.