Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут

Высокие, чистые голоса запели какой-то псалом. Женщины в трауре теснились впереди. М-с Чейне стала волноваться. Она прежде никогда не думала, что на свете есть столько вдов. Инстинктивно она искала также глазами Гарвея. Вот она его нашла; он стоит между Диско и Дэном, в группе рыбаков со шхуны «Мы здесь». Дядя Сальтерс тоже был с ними. Он вернулся накануне, вместе с Пенном, из Памлико Соунда.

— Что, твои родители еще не уехали? — спросил он Гарвея с подозрением. — Чего ты тут все еще околачиваешься, приятель?

— Разве он не имеет права быть здесь, как и все мы? — спросил Дэн.

— Не в таком костюме! — ворчал Сальтерс.

— Замолчи, Сальтерс, — сказал Диско, — опять ты не в своей тарелке. Стой, Гарвей, где стоял, не слушай его!

Между тем хор кончил петь, и на эстраду вышел какой-то член городского управления. Он приветствовал собрание, произнес попутно несколько слов в честь Глостера, упомянул о его значении как приморского города и перешел к цели — указал на сумму, которую нужно будет уплатить семьям ста семнадцати погибших моряков. В Глостере нет ни мельниц, ни мануфактур. Жители его живут исключительно тем, что заработают на море. Рыбаки, конечно, не наживают богатства, и потому город должен прийти на помощь вдовам и сиротам погибших в море. В заключение оратор выразил благодарность артистам, благосклонно согласившимся принять участие в празднике.

— Терпеть не могу этого попрошайничества, — ворчал Диско. — Хорошего мнения о глостерцах будут все приезжие!

— Если бы люди были предусмотрительнее и откладывали излишек про черный день, а не тратили бы его на роскошь, было бы лучше! — возразил Сальтерс.

— Лишиться всего, всего! — сказал Пенн. — Что тогда делать? — Его бесцветные светлые глаза смотрели бессмысленно вдаль. — Я читал раз в какой-то книжке, как одна шхуна пошла ко дну. Спасся только один человек, и он сказал мне…

— Молчи! — остановил его Сальтерс. — Лучше было бы, если бы ты поменьше читал и получше работал!

Гарвей стоял в тесной толпе рыбаков и чувствовал, как по всему его телу пробегает дрожь. День был жаркий, а между тем ему было холодно.

— Это актриса из Филадельфии? — спросил его Диско Троп, с мрачным видом указывая на эстраду. — Ты поговорил с нею, Гарвей, насчет Айрсона?

Но артистка продекламировала не про Айрсона, а стихотворение про рыболовные суда, которые буря застала ночью вблизи Бриксамской гавани. Женщины разложили на берегу костер, который должен служить маяком. В костер этот они бросают все, что попадет под руку: «бабушкино одеяло и люльку малютки», так говорилось в песне.

— Расточительные были женщины! — засмеялся Дэн.

— А гавань плохо освещалась, Дэнни! — отвечал Долговязый Джэк.

«Делая это, они не знали, зажигают ли они костер в честь возвращения моряков или погребальный факел», — пела артистка, и голос ее проникал в душу, и сердца слушателей замирали от волнения, когда она рассказывала, как море выбросило на берег промокших до костей, выбившихся из сил живых рыбаков и трупы утонувших. Тела утонувших разглядывали при свете огней и спрашивали при этом: «Дитя, это ли твой отец?» или «Женщина, не твой ли это муж?»

Когда артистка кончила, ей мало аплодировали: женщины вытирали платком слезы, а мужчины смущенно смотрели в потолок, стараясь скрыть свое волнение.

— Гм! — сказал Сальтерс. — Чтобы послушать это в театре, пришлось бы заплатить доллар, а то и два. Многие позволяют себе это, но, по-моему, это — пустая трата денег… Какими судьбами очутился здесь капитан Барт Эдуаре?

— Он — поэт и тоже должен прочесть что-нибудь! — заметил кто-то сзади.

Капитан Эдуаре уже пять лет добивался разрешения прочесть свое стихотворение на глостерском празднике. Наконец комитет по организации утренника дал ему согласие. Выйдя на эстраду в своем лучшем праздничном платье, старик сразу завоевал симпатии всего собрания. Стихи его были грубо сколочены и длинны.

В них описывалась гибель шхуны «Джон Гаскин» в 1867 году. Но все слушали со вниманием и, когда он кончил, громко приветствовали автора.

Один бостонский репортер поспешил интервьюировать поэта и попросить у него копию его стихотворения. Самолюбие капитана Барта Эдуарса, бывшего когда-то китоловом, рыбаком и ставшего теперь, на семьдесят третьем году от роду, поэтом, было удовлетворено.

— Очень трогательные стихи! — сказал голос из толпы.

— Наш Дэн сумел бы написать не хуже, — возразил Сальтерс. — Он достаточно учен для этого!

— Это не к добру: должно быть, дядя Сальтерс перед смертью стал хвалить меня, — засмеялся Дэн. — Что с тобой, Гарвей, тебе дурно? Ты весь позеленел!

— Сам не знаю, что со мной, — отвечал Гарвей. — Я весь дрожу и мне не по себе!

— Подождем, когда кончат читать, и выйдем. Нам тоже нельзя прозевать прилив.