Том 2. Последний из удэге

– Я посчитал себя обязанным, – продолжал Ланговой, – сообщить вам, что я получил назначение в экспедиционный корпус, действующий против повстанцев, среди которых, как мне известно, находится ваш отец. Я еду на Сучанские рудники… Я посчитал себя обязанным сказать вам это не для того, чтобы после всего, что было, отплатить вам жестокостью этой непредвиденной ситуации… Надеюсь, вы не настолько изменились, чтобы подозревать меня в этом. Но, к сожалению, и не для того, чтобы обнадежить вас возможностью помочь вашему отцу ради вас, хотя это было бы и очень романтично, а вы, как мне пришлось убедиться, еще очень романтичны в душе…

– Вы имеете в виду пощечину? – сказала Лена.

– Нет, я имею в виду не это, а мотивы этого вашего поступка, который я, насколько это в моих силах, постарался забыть… Да, уж если говорить об этом, вы поступили так, потому что вам было жалко этих людей, вы были потрясены их видом и судьбой, но еще больше вы были потрясены тем, что я был виновником этой их судьбы, и не абстрактным виновником, – тогда бы вы не почувствовали этого, – а делал это собственными руками на ваших глазах… Да, вы были наивного романтического представления обо мне! Я же никогда не уважал людей, которые, трубя о своей преданности долгу, выполняют его чужими руками, прячась за чужие спины, избегая ответственности… Конечно, это уже теперь все равно для вас. Но все-таки я считаю себя обязанным сказать вам, что при новом назначении я впервые в жизни приложил все силы к тому, чтобы не принять его, а получив его, буду выполнять свой долг так же, как всегда выполнял.

– Я уже имела возможность убедиться в этом, – ледяным голосом сказала Лена, – вы тогда очень удачно позировали…

– Позировал? Что ж, я имел право на это, если это так!

– Возможно. Но вам надо научиться еще лучше скрывать страх и отчасти голос совести. Право, вы оказались не так храбры и жестоки, как я надеялась!

– Что вы хотите сказать этим?

– Что вы действительно выполните это сомнительной чести дело, которое вы с таким пафосом называете своим долгом. Но нельзя одновременно выдавать векселя и на благородство и на подлость; какие-нибудь останутся неоплаченными.

– Да, очевидно, вы все-таки переменились, – помолчав, сказал Ланговой, – когда-то вы говорили, что вы сочувствуете всякому, кто искренне убежден в том, что он делает. Или вы уже не верите в мою искренность?

– Я никогда не говорила, что я сочувствую человеку, который искренне делает подлости, – с внезапной злобой сказала Лена. – И я думаю также, что подлые дела нельзя делать искренне, без внутренней фальши. Если же можно, то стопроцентные подлецы действительно более приемлемы для меня, чем подлецы, рядящиеся в благородство. К сожалению, вы даже не стопроцентный, а с оглядкой… Это очень смешно и… противно…

– Я жалею, что вы чувствуете себя вынужденной оскорблять меня. Бог с вами, Лена!.. Я должен только сказать вам, что мои чувства и внутренние обязательства перед вами остались неизменны, и во всем, что касается вас лично, вы всегда можете рассчитывать на меня, если захотите. Я искренне желаю вам счастья, Лена… Прощайте!..

Он низко поклонился ей.

– Обождите… – тихо сказала Лена. – Вы едете на Сучанские рудники?

– Да.

– Вы едете завтра?

– Да.

– Возьмите меня с собой…

Изумление, недоверие, тайная надежда одновременно изобразились на его лице.

– Вы неправильно поняли меня, – быстро сказала Лена, – но это единственный и последний случай, когда я действительно вынуждена рассчитывать на вас, и только на вас… Возьмите меня с собой и помогите мне пробраться к отцу.

– Это безумие, Лена!..

– Вы уже начинаете не платить по своим векселям, хотя вам нужно сделать очень малое: достать мне пропуск и никому не говорить, что я еду туда… Дальнейшее я уже беру на себя.

– Боже мой, Лена, вы не знаете, о чем просите меня. Вы не знаете этих людей, вы идеализируете их… Вы на первом же шагу попадете в звериное логово – хуже, чем в звериное! Страшно подумать, что они сделают с вами!

– Нет более страшного звериного логова, чем то, в котором я нахожусь теперь, – устало сказала Лена. – И я уверена, что они ничего не сделают плохого дочери «похитившего казенные суммы» доктора Костенецкого, – нотка гордости прозвучала в ее голосе. – Пожалуй, я еще могу вам сказать, что прошу вас помочь мне. Если вы откажете, я уже больше ничего не скажу вам.

Ланговой некоторое время молчал. Резкая складка обозначилась на его лбу. Потом на лице его появилось выражение твердости и сухости.

– Хорошо, я сделаю это, – сказал он. – Но я оставлю за собой право сопровождать вас до тех пор, пока вы сочтете это нужным, и отговорить вас…

– Этого так называемого права я не могу отнять от вас, хотя и считаю себя обязанной, – подчеркнула она напыщенно, копируя Лангового, – предупредить вас, что это безнадежно.

– Все равно. Прикажете заехать за вами?

– Я приду на вокзал. Поезд идет вечером?

– В девять утра: вечерние поезда отменены.