Том 2. Повести и рассказы. Мемуары

— Я, господа, — сказал он, — тоже, как и вы, православный. И даже, если хотите, — духовное лицо: я был служкой у владивостокского архиерея и до недавнего времени жил на архиерейской даче на Седанке…

Затем он сказал:

— Я человек тоже белых убеждений, большевиков не терплю, понимаю ваше положение и от всего сердца хочу помочь вам.

— Ради Бога, помогите! — завопили мы хором. — Ведь это черт знает что такое: шли, шли, столько натерпелись, и вдруг — на тебе, нас хотят связать и куда-то к черту отправить. Выручайте!

— Выручу! — успокоил нас бывший монах. — Не волнуйтесь!

Дело в том, что этот китайский полицейский солдат, конечно, жулик и мерзавец, но это в данном случае вам даже на руку. Ибо окажись он случайно честным служакой, его долгом было бы действовать по инструкции — то есть вас как лиц, не имеющих документов на проживание на территории Китая, задержать, связать и отправить в город Хунчун, в распоряжение высших полицейских властей. Но этого не будет, вы сумеете от него откупиться…

— Но мы уже слышали, что он хочет приобрести лошадь и, значит, потребует с нас столько денег, сколько мы дать не в силах. Мы очень бедны.

— Мы будем торговаться.

— А если он не согласится?

— Согласится! Ведь ему выгодно хоть что-нибудь получить, чем ничего. Китайские полицейские народ практичный, коммерческий.

Затем в фанзе появляется та же самая «полиза», но уже без угрожающих жестов и визгливых криков. Даже страшная веревка теперь мирно висит, засунутая за кожаный пояс.

«Полиза» садится рядом с нами на кан, и мы мирно принимаемся за совершение не совсем обычной «коммерческой сделки», причем цена нашей свободы приравнивается к стоимости какой-то «лошаки», о приобретении которой, видимо, давно уже мечтает этот полицейский.

Полицейский говорит, что он получает очень малое жалование и на него существовать никак не может. Ему нужна лошадь ибо тогда с ее помощью он тоже обзаведется хозяйством а потом женится и станет счастливейшим человеком. Он делает жалкое лицо, в отчаянии бьет себя ладонью по коленке, вообще ищет к себе сочувствия.

Мы это сочувствие ему выражаем, мы говорим ему комплименты — «ваша люди хо!» — в подтверждение этого поднимаем вверх большие пальцы. Мы успокаиваем его, мы уверяем, что его будущее блестяще, что он, в конце концов, и «лошаку» себе купит, и заведет красивую, сильную мадам, которая народит ему кучу детей, и все они будут «сеза», мальчики.

Так мы мило беседуем; полицейский — остерегаясь назвать сумму, которую он хочет получить с нас, мы — спросить о ней. Но наконец все-таки выясняется, что «лошака» стоит шестьдесят рублей и что полицейский был бы счастлив, если бы мы подарили ему за нашу свободу эту сумму — по двадцать рублей с человека.

Мы ахаем и приходим в ярость. У нас нет этих денег, — говорим мы, — и мы не можем их дать. Беседа обрывается — от мирного дружественного характера не остается и следа. Полицейский вскакивает с нар, вскакиваем с нар и мы. Полицейский выхватывает из-за пояса свое сакраментальное вервие. Мичман Гусев протягивает ему руки.

— Вяжи, вымогатель! — кричит он. Вяжи благородного российского моряка, пей нашу кровь!

Антик шепчет мне на ухо:

— А не пырнуть ли, Арсений, этого подлеца в пузо финским ножом? Фанза крайняя — мы успеем убежать в тайгу.

Словом, дела принимают самый мрачный оборот.

Но тут в нашу прю вмешивается кореец. Он говорит несколько слов по-китайски разволновавшемуся «полизе», он обращается к нам со словами:

— Господа, успокойтесь! Не надо шуметь и волноваться.

Затем он берет под руку Степанова и, с другой стороны, полицейского и уводит их из фанзы. Через пять минут кореец со Степановым возвращаются в фанзу. Художник объявляет нам:

— Господа, полицейский решил удовлетвориться десятью рублями, по два с полтиной с рыла. Надо дать, чтобы отвязаться.

Мы соглашаемся — и инцидент оказывается исчерпанным.

Здесь же, за двадцать рублей, при содействии всё того же бывшего архиерейского служки, оказавшегося нашим благодетелем, мы нанимаем проводника-корейца, который при условии, что деньги ему будут заплачены тут же, то есть выданы вперед, соглашается провести нас до самого городка Санчагоу.

Той же ночью проводник, оказавшийся порядочным старцем, принимая меры к тому, чтобы мы покинули селение скрытно, неслышно выводит нас из деревушки, и через несколько минут мы снова оказываемся в глухой, мрачной тайге.

Наш проводник-кореец идет впереди. Видимо, хорошо зная дорогу, он скоро вывел нас на тропу и повел по ней.

К рассвету мы подошли к одинокой корейской фанзе, где нас любезно встретили и предложили провести остаток ночи. Утром мы здесь поели горячей похлебки из каких-то корешков — ни признака обычных овощей! За нее с нас, однако, содрали две иены. И мы снова отправляемся в путь.