Том 2. Произведения 1902–1906

Ну, так что же такое? Плевако не совершил ничего дурного не только формально, но и по существу. Ведь каждый обвиняемый, какое бы он преступление ни совершил, имеет право на защиту, на этом зиждется сущность нашего судебного процесса, заключающего в себе элемент состязательности.

Две правды есть на свете, читатель: одна – писанная, другая – неписанная. За несоблюдение писанной правды виновные караются каторгой, тюрьмой, ссылкой, лишением прав. За несоблюдение неписанной правды люди могут только сказать: вы поступили нечестно, несправедливо, жестоко.

Но если бы все руководствовались только писанной правдой, давным бы давно мы друг другу перегрызли горло на… законном основании.

Писанная правда необходима, но это – застывшая, остеклевшая правда, не охватывающая всей жизни, живой, изменяющейся жизни, во всем ее объеме, во всех ее изгибах; неписанная правда сама жива и тончайшими извилинами проникает всю нашу жизнь, наши поступки, наше сердце, наши отношения.

И вот против этой-то правды, против этой живой правды Плевако и преступил.

Почему?

Надо только представить себе эти степи, этих людей, живущих в этих степях, их быт, нравы, мировоззрение – жестокие, грубые, не знающие пределов своему произволу. Рабочий для этих людей – хам, вьючное животное, которое не должно выходить из-под кнута. Вышибить зуб, своротить скулу, раскровянить лицо чабану – то же, что выкурить папиросу. Это делают даже не в сердцах, не в раздражении, а так – мимоходом, потому что рука «чешется». Сколько убийств, сколько увечий молчаливо таит безграничная степь, по которой крутятся горячие смерчи, ходят бесчисленные отары овец и табуны лошадей.

У себя на зимнике коннозаводчик – полновластный князек, вольный в животе и смерти тех, кто бережет его овец, кто ходит за его лошадьми и скотом. До города, до станции «три года скачи, не доскачешь», да и кому охота ввязываться и подымать историю. Своя рубашка ближе к телу.

Но вот убийство или бесчеловечное избиение всплывают. Власти извещены, начинается следствие.

Так что же такое? Эка невидаль… Из-за этого хамья да еще беспокоиться? Телеграмму дать Плевако.

Сколько за выезд? Три тысячи… Не едет? Пять. Мало? Ну, восемь, десять, наконец, эка невидаль – нашему брату это просто тьфу!

Вся округа взволнована.

– Слыхал? Тянут ведь соседа-то за хама за этого, за самого.

– Пожалуй, плохо придется – убийство.

– Пустяки, ничего не будет! Плеваку выписал.

– Ну-у?! Неужто выписал?

– Выписал.

– Ну, значит, ничего не будет. – Конечно, ничего.

Здесь царит непоколебимая уверенность, что законы пишутся для того, чтобы обходить их.

Плевако своей известностью, своей славой, своим обаянием, своим авторитетом только поддерживает эту уверенность. Деньги есть, значит – чист. Подумайте только, какую жизнь, какие нравы, какие отношения создает эта уверенность.

Но позвольте, скажут, а обвинительные приговоры?

Ничего не значит. Это грубый, жестокий и в высокой степени наивный народ. По поводу дела Королькова будут такие разговоры:

– Слыхал, Королькова на восемь месяцев упекли?

– А кто защищал?

– Да Плевако.

– Плевако? Ну, это хорошо. Кабы не Плевако, быть бы на каторге.

– Непременно бы на каторге.

По поводу дела Меснянкина говорили:

– Старика-то на два месяца в тюрьму.

– А кто защищал?

– Да то-то и есть: в первый раз Плеваку выписал, ну, он его вызволил, дело затянули, а в другой-то раз поскупился, ну, и попал в тюрьму.

Нужды нет, что все отлично знают, что Корольков убил беззащитного человека, а Меснянкин обмошенничал еще более беззащитного человека. Дело вовсе не в факте, не в нравственной стороне его, а в том, как увернуться от опасности.

Такие дела имеют огромное общественное значение.

Школьный воз *

Стала избитой, ходячей истина о необходимости, неизбежности введения общего обучения; говорят об этом и печать и общество, но не всегда ясно себе представляют, как мы далеки от осуществления всеобщего обучения.

Вот, например, в нижегородском губернском собрании выяснилось, что необходимо для осуществления его в одной только губернии открыть тысяча тридцать семь школ с единовременным расходом в полтора миллиона и ежегодно в четыреста семнадцать тысяч рублей.

Эти цифры ясно говорят, что земству своими средствами не справиться с этим делом, что необходим приток средств извне. Не удивительно, что земство мечется, выискивая эти средства, что оно пытается добыть их, ходатайствуя об обложении водки копейкой на градус и ведро с тем, чтобы этот сбор пошел исключительно на народное образование. Если бы это ходатайство увенчалось успехом, вопрос о всеобщем обучении почти был бы решен.

В данное же время земство почти совершенно лишено помощи извне.