Том 2. Рим / После Рима

Что касается Овидия, то его роль в формировании средневековой любовной поэзии еще более очевидна и общеизвестна237. XII век по праву носит условное название «Овидианского возрождения» (по аналогии с «вергилианским возрождением» IX века): Овидия читали в школах, ему подражали прямо и косвенно (из произведений, сочиненных в XII веке и приписывавшихся самому Овидию, можно составить целую небольшую библиотеку), стихи его настолько были у всех на устах, что арагонский король, цитируя перед своим государственным советом его сентенцию «Важно завоевать, но сберечь – не менее важно», был уверен, что цитирует не Овидия, а Библию. Овидий чтился прежде всего как моралист, написавший «Лекарство от любви», но это не мешало авторам XII века писать стихи, в которых воспевалось не лекарство, а любовь, и притом с откровенностью, превосходившей даже овидиевскую откровенность. Вот как пишет Серлон Вильтонский, латинский поэт второй половины XII века:

Предан Венере Назон, но я еще более предан;
       Предан Корнелии Галл – все-таки преданней я.
Галл воспел Ликориду, Назон пылал по Коринне —
       Я же по каждой горю: хватит ли духу на всех?
Раз лишь – и я утомлен; а женщине тысячи мало;
       Ежели трудно и раз – как же я тысячу раз?
Я ведь умею желать лишь покуда девица желанна:
       Можно, не тронув, желать; тронешь – желанью конец.
Если надежда – желанью исток, то, насытив надежду,
       Можно ль надежду питать? Нет и надежды на то…

При этом никакого преследования за безнравственность каноник Серлон такими стихами на себя не навлек, и, конечно, потому, что его современники очень хорошо понимали, что такое литературная условность, и понимали, что подражать стихам Овидия и подражать героям Овидия – вещи очень разные.

Таковы две традиции, христианская и античная, на скрещении которых развивается средневековая латинская любовная поэзия. Но такое скрещение – и это самое главное – происходит на двух разных уровнях и соответственно порождает два различных результата, два литературных явления – параллельные, но не тождественные. Разница этих уровней – как социальная, так и стилистическая. На одном уровне результатом является ученая панегирическая поэзия в честь знатных дам, на другом – вагантская поэзия.

Панегирические послания в честь знатных дам-покровительниц, от которых зависели монастыри или соборные школы, писались латинскими клириками издавна, со времен Венанция Фортуната, «последнего поэта античности и первого поэта средневековья», в VI веке патетически прославлявшего меровингскую княгиню Радегунду, под чьим покровительством он жил в Пуатье. К началу куртуазного XII века такие послания, полухвалебного, полуописательного, полудидактического содержания, становятся очень модными, особенно у поэтов так называемой луарской школы – Хильдеберта, Марбода, Бальдерика и их учеников. Образцы обращения к дамам завещал им не кто иной, как «отец церкви», святой Иероним, в чьей обширной переписке поучения льнувшим к нему духовным дочерям из лучшего римского общества IV века занимают немалое место; образцами поэтической формы были Клавдиан, Фортунат и тот же Овидий, автор стольких стихотворных посланий (и любовных в том числе); стих у них – классический, гексаметр или дистих; стиль – тоже классический, весь из античных, заученных в школе словосочетаний. Цели панегириков бывали порой самые практические: Бальдерик Бургейльский, самый добродушный из овидианцев луарской школы, посвящает огромную поэму графине Адели Блуаской только с тем, чтобы в конце попросить у нее для себя ризу; получил он ее не сразу, пришлось напоминать об этом в другом послании. Тот же Бальдерик обменивался посланиями с учеными монахинями ближайших монастырей; эти послания – прямые «Героиды» Овидия на христианский лад, прославляющие любовь, но любовь христианскую, духовную: