Том 2. Роковые яйца

— Так вот: взять этого сукиного сына и повесить его на багажной веревке на тормозе, — распорядился государь император.

— За что же, товарищ император? — спросил Хвостиков, и в голове у него все перевернулось кверху ногами.

— А вот за это самое, — бодро ответил государь император, — за профсоюз, за «вставай, проклятьем заклейменный», за кассу взаимопомощи, за «весь мир насилья мы разроем», за портрет, за «до основанья, а затем»… и за тому подобное прочее. Взять его!

— У меня жена и малые детки, ваше товарищество, — ответил Хвостиков.

— Об детках и о жене не беспокойся, — успокоил его государь император, — и жену повесим, и деток. Чувствует мое сердце, и по твоей физиономии я вижу, что детки у тебя — пионеры. Ведь пионеры?

— Пи… — ответил Хвостиков, как телефонная трубка.

— Затем десять рук схватили Хвостикова.

— Спасите! — закричал Хвостиков, как зарезанный.

И проснулся.

В холодном поту.

«Гудок», 27 февраля 1925 г.

Неунывающие бодистки

Есть такой аппарат системы Бодо. Чрезвычайно удобная штука для телеграфирования. Вы, к примеру, сидите в Киеве, а ваша подруга у аппарата в Москве. И обеим на дежурстве до того скучно, что глаза пупом лезут. И аппарату тоже не черта делать. И вот вы пальчиками начинаете колдовать по клавишам, и получается очень интересный разговор.

КИЕВ (начинает). Трык, трык… Это ты, Лиза?.. Здравствуй, милашка…

МОСКВА (приятно удивлена). Неужели ты, Оля!.. Ну, рассказывай, какие новости.

КИЕВ (гордо). А у меня есть… а у меня есть…

МОСКВА (заинтересованно). Что есть?

КИЕВ. Милый муженек — Колечка!

МОСКВА. Правда?

КИЕВ. Ей-бо… но и кроме Колечки все мною увлекаются… А я, как всегда, кружу всем головы… Летом еду в Крым на курорт (гордо). Все за мною, как за дичью, гоняются…

МОСКВА (крыть нечем). А я после болезни располнела. И вообще играю на сцене. Бросила ныть и мямлить.

КИЕВ (дразнит). Мой Колечка цаца… Но я нарочно холодна с ним (интимно), трак-трак… Чтобы он жарче ласкал… Вообще здесь лучше, не то что на прежней должности. (Пауза.) Они меня любят… Ну, а как ты, девочка, золото… По-прежнему такая же чистенькая, скромница и внутренними чувствами, и внешними? (Аппарат вздыхает.) Эх, детка, муж мой, Колечка, моложе меня, к тому же хохол… А вот есть, трык-трак… Васенька из Ленинграда, до чего он мне нравится!

МОСКВА (шпильку по аппарату). Ты же (аппарат шипит) увлекалась недавно Петенькой?.. Хи-хи… Не правда ли? (Ш-шсс, как змея.)

КИЕВ (равнодушно). Ну, ведь это же была фантастическая любовь. Меня оболгали всякие гады… Муж как раз уехал, а там мерзавцы сплетники наплели, что будто бы я с ним сыграла плохую штучку… (Пауза.) Ну, он и умер.

МОСКВА (после молчания). Какие еще новости?

КИЕВ. Катя в партию записалась!!!

МОСКВА. Ну?!

КИЕВ. Шурочка проездом из Одессы была у меня. Летом я думала к ней катнуть, но потом решила, лучше в Крым, на курорт… Да, Коханюк-то, помнишь, который за тобой ухаживал, женился. Ты слышишь?.. Женился… Хи-хи… Женился!

МОСКВА (вздрагивает по аппарату). Трр…

КИЕВ. Ну, всего лучшего, детка, хочу спатьки и тебе советую.

МОСКВА. А скажи, пожалуйста, у вас сокращения не предвидится? Не уволят тебя?

КИЕВ (весело). О, нет, я теперь очень прочная… Спокойной ночи. Трык…

Примечание: Материал для фельетона взят с контрольных лент, копии которых присланы рабкором. По этим лентам две бодистки передали 1230 слов галиматьи, частично дословно записанной в фельетоне.

«Гудок», 6 марта 1925 г.

С наступлением темноты

В нашем Саратовском доме труда и просвещения (клуб железнодорожников) происходят безобразия при постановке кино. С наступлением темноты хулиганы на балконе выражаются разными словами, плюют на головы в партер. Картины рваные, а кроме того, механик почему-то иногда пускает их кверху ногами.

Рабкор

Яков Иванович Стригун со своей супругой променяли два кровных пятака на право посмотреть чудную картину «Тайна склепа» — американскую трюковую, с участием любимицы публики.

— Садись, Манечка, — бормотал Стригун, пробираясь с супругой в 20-й ряд.

Манечка села, и в зале свет погас. Затем с балкона кто-то плюнул, целясь Манечке на шляпку, но промахнулся и попал на колени.

— Не сметь плевать! Хулиганы, — вскричал Стригун, как петух.

— Молчи, выжига, — ответила ему басом тьма с балкона.

— Я жаловаться буду! — крикнул Стригун, размахивая кулаками в темноте и неясно соображая, кому и на кого он будет жаловаться.

— Если не замолчишь, плюну тебе, мне твоя лысина отчетливо видна, отсвечивает, — пригрозила тьма.