Том 2. Романы и повести

образом мой городской дом, мои хутора со всем имуществом объявлены принадлежностию отечества, а я изгнанником из столицы. К счастию, я имел друзей, которые о сем решении уведомили меня заблаговременно, и я мог все свои деньги и дорогие вещи спрятать в надежные руки. На другой день явился ко мне Ермил с женою и сыном. «Диомид! – сказал он, – хутор, где жил я с семейством, тебе более не принадлежит. Все пастухи остаются на своих местах и притом охотно, надеясь, что собственность отечества красть удобнее, чем господскую. Что касается до нас, то мы на хуторе оставаться не хотели. Когда ты был богат, то делал нас счастливыми; теперь стал беден, но это не дает нам права тебя оставить. Где ты, там и мы, и по самую смерть твои верные слуги. Где-нибудь найдем же себе убежище. Мы будем работать и кормить тебя, а когда поустареем, то подрастет Мукой; мы его женим; ты без услуги не останешься». Такая благодарность тронула меня до слез. «Друзья мои! – сказал я, – вы ошибаетесь, считая меня бедным. Я имею более денег, нежели сколько мне нужно по будущему образу жизни, и я вам докажу это сегодня же. Побудьте здесь и дождитесь моего возвращения».

У меня на примете был продажный домик в конце Батурина с небольшим садом и огородом; я тотчас купил его на имя Ермила и снабдил всеми принадлежностями. Устроя все как следовало, я привел туда нового хозяина с женою и сказал: «Этот дом принадлежит вам. Ты, Ермил, так хорошо управлял чужим хозяйством, что стоишь иметь свою собственность. Все, чего я от тебя требую, состоит в том, что если судьба приведет меня когда-либо в Батурин, то дать мне в сем доме убежище». Ермил и Глафира плакали, целовали мои руки и осыпали благословениями. Я обнял каждого из них, простился и – выехал из столицы. Хотя более двадцати лет я не видал Ермила, но уверен, что он не переменился и от чистого сердца рад нам будет; если же его нет более на свете, то его сын, надеюсь, не менее отца будет добр, чувствителен и благодарен.

– Но, почтенный друг! – говорил я, – ты нам сказал, что при выезде из Батурина имел довольное количество денег и дорогих вещей; что же принудило тебя сделаться в Переяславле огородником, чтобы каждое лето сражаться с бурсаками?

– На это были основательные причины, о коих расскажу в другое время, – отвечал Король, и мы въехали в город.

Неонилла, воспитанная в Киеве, мало на что обращала внимание, зато я пялил глаза на все встречающиеся предметы. Какая разница во всем против Переяславля и Пирятина! Мы ехали тихо вдоль города, и на конце оного остановил Король лошадей у ворот не нового уже, но красивого и порядочного дома. На стук Короля в вороты вышел молодой человек, видный собою и дородный.

– Как тебя зовут, молодец?

– Муконом.

– Отпирай же ворота, я привез гостей. Ворота отперты, мы въехали на двор, я и Неонилла вышли из брички, и Король сказал:

– Мукой, жив ли отец твой Ермил и мать Глафира?

– Живы и здоровы!

– Где они?

– Мать прядет в избе, а отец собирает плоды и овощи для продажи завтра на рынке.

– Ну, Мукой, побудь же у лошадей, а мы пойдем к отцу твоему.

– Анна! – закричал Мукон у окошка, и вмиг выскочила на крыльцо молодая, пригожая крестьянка, – проводи сих господ в сад к отцу, – сказал он, – а я распрягу лошадей и поведу под навес.

Анна пошла вперед, а мы за нею последовали.

– Не жена ли ты Муконова? – спросил Король.

– Жена.

– Давно ли замужем?

– Около пяти лет, и у меня уже трое детей.

– Согласно ли живешь с мужем?

– О чем нам спорить!

Мы вошли в садик, который был невелик, но преисполнен всяких плодовитых дерев. Прошед до конца, мы не видали хозяина, и Анна должна была вскричать громко:

– Батюшка! где ты?

– Что ты, Анна? – раздался голос с вершины кудрявой яблони, и мы подошли под самое дерево.

– Сойди на низ, – кричала Анна, – к тебе пришли гости.

– Скажи им, что скоро буду; дай ощипать эту только ветку: ведь не в другой же раз лазить.

– Гости здесь, – продолжала Анна, – и они приехали в бричке в четыре лошади.

– Лезу, лезу!

Ермил медленно спускался с дерева, ибо ему быть проворным мешала большая торба с яблоками, привязанная к поясу. Став на земле, Ермил отвязал торбу и положил на траве, а сам бодро, с веселым видом подошел к нам, поклонился с козацкою ухваткою и ласково спросил:

– Что вам, господа, от меня угодно?

Король несколько времени молча его рассматривал, и Ермил также с приметным смятением глядел ему в глаза.

– Как, Ермил, – сказал Король, – ты не узнаешь уже своего старинного приятеля?

– Мати божия! – говорил вполголоса Ермил, – как лицо переменилось; но голос, голос все тот же! Так! – вскричал он, бросился к Королю и, став на колени, обнял ноги его. – Ты наш благодетель, – говорил он, – наш ангел-хранитель, ты Диомид Король.

– Диомид Король! – вскричала Анна и со всех ног бросилась из саду.

– Встань, друг мой, – говорил растроганный Король, – встань! Я не с тем к тебе приехал, чтобы привести в смятение, а единственно для сего молодого человека, моего родственника, который желает определиться ко двору гетмана. В сей госпоже ты видишь жену его. Встань же, Ермил, встань, друг мой, дай обнять себя!