Том 2. Семнадцать левых сапог

– Лиза, вы так и не посмотрите на меня? – и опустился перед диваном на колени, обнял мои ноги и стал их целовать. Я вскочила.

– Что вы делаете? Уходите отсюда! Я вас не хочу видеть!

– Лиза, сядьте. Выслушайте меня, Лиза. Видите, я стою перед вами на коленях и прошу, как милостыню: выслушайте меня. Я счастлив видеть вас такою несчастной, растрепанной, заплаканной. Если бы я вошел и увидел вас нарядной, веселой, я бы повернулся и ушел. Мне бы здесь нечего было делать. Выслушайте, а потом уже решите – прогнать меня или простить.

Я в то утро проснулся так рано, еще ночью, и стал дожидаться утра и вас. Я считал минуты. Потом я уже, наверное, стал различать десятые, сотые, тысячные доли секунд. Каждый миг, увеличенный, словно под микроскопом, до гигантских размеров, невыносимо медленно проходил в моей душе. Было всего девять часов утра, а мне казалось, что я уже пережил вечность. Тогда я встал и закрыл дверь на цепочку, ключа я не нашел, а в английском замке предохранитель сломался. Цепочка не оградила меня от вас. Я слышал, когда вы открывали дверь, Лиза, и плакал от радости. Не верите? Представьте, иногда плачут даже мужчины. Но когда я услышал ваш голос, такой спокойный, такой ликующий, без тени угрызения совести за пережитую мной муку… я не выдержал. Тогда и произошла эта безобразная сцена… Это исповедь, Лиза. Теперь делайте со мной все, что хотите. Только больше не плачьте, не надо плакать, родная.

Боже мой, какой ты был бледный, какой больной! Я уложила тебя на диван, напоила чаем. Ты был послушен, как ребенок. Ты опять совсем-совсем разболелся. Ты лежал на диване, я сидела рядом с тобой, думая о том, как сообщить Татьяне Сергеевне, что ты у меня, и вообще, как все теперь будет. Сумеем ли мы отвезти тебя домой и как ты поднимешься на третий этаж?..

Прошел мимо окон почтальон. Я тихо встала и по всегдашней привычке пошла заглянуть в почтовый ящик. В нем лежало письмо, письмо с повесткой из военкомата. Просьба моя была удовлетворена: мне надлежало завтра явиться с вещами в военкомат. (Сборный пункт во дворе военкомата, зачислена в состав команды 73811.) Все сегодняшнее вдруг отошло куда-то далеко-далеко, осталось главное, большое, радостное: я иду на фронт, я буду на равных правах с Алешей.

Вы лежали тихо с закрытыми глазами, я сидела рядом с вами, а в мыслях была уже далеко-далеко. Я тогда не знала, что уйти от себя невозможно, что всюду, куда бы ни уехал, куда бы ни ушел человек, за ним потянутся воспоминания и бывает так, что они задавят его.

Теперь я уже не боялась ни встречи с Татьяной Сергеевной, ни того, что придется как-то лгать, объясняя наше с тобой примирение. Все теперь переменилось. Вы оставались на месте и стали на мгновение для меня каким-то маленьким, комнатным, игрушечным. Я, еще ничего не сделав, вдруг выросла в своих глазах, отошла от всего обыденного, стала для себя самой Неизвестностью. Я уже дышала другим воздухом и потому не могла понять ни слез мамы, ни радости Татьяны Сергеевны, ни твоих мольб, а потом тихого отчаяния. Я знаю, что, если бы тебя и не было в моей жизни, я бы все равно ушла на фронт: там было труднее, а делать то, что полегче, мне в те дни казалось унизительным, этого я допустить не могла. И когда Татьяна Сергеевна сказала мне:

– Это вы от Николая Артемовича бежите, да? – я очень обиделась, потому что это была неправда, и она сказала это в последнюю минуту, чтобы унизить меня перед вами. Я понимаю: ей легче было бы жить, если бы я была унижена в твоих глазах, но тогда тебя ослепляла боль, и ты ничего не слышал. Я ее давно уже простила, а тогда подумала: «Как же Алеша говорил, что Татьяна Сергеевна такая же, как и он, а в самую трудную минуту она не поняла ни меня, ни своего сына».

Вот уже эшелон мерно постукивает колесами. Какое-то наваждение нашло тогда на меня: чем дальше уносил меня поезд от вас, тем ближе вы становились и тем больше вырастали, заполняя собой все. И снова, как в ту ночь, когда я сидела на крылечке с вашей фуражкой, вокруг меня везде были ваши глаза, глаза, глаза.

Но скоро это наваждение прошло. Оно прошло сразу же, как только началось настоящее дело. Вначале я попала в прифронтовой госпиталь. Там было все так же, как и дома, разве только налеты. Да, к ним привыкнуть нельзя, хотя говорят, что и к ним привыкли, но я никогда не могла привыкнуть. А в остальном все было так же…

Получив первое письмо Алеши с номером его полевой почты, я попросила, чтобы меня перевели на передовую. Мою просьбу удовлетворили удивительно быстро, чуть ли не на другой день после подачи рапорта.