– Вот и хорошо, я тебя тут же съем в этой конуре вместо завтрака. – И сосед расхохотался хриплым громким хохотом.
Видимо, только спросонья он был свиреп, а когда очухался от сна, зашутил.
– Ну, рассказывай головастик, как ты тут завелся в водосточной трубе? Да не бойся. Если ты воришка, говори всю правду: у меня в хоромах паспортов не проверяют.
– Нет, я не воришка, я речной мальчик…
И Сяо подряд рассказал о своей жизни.
– А теперь полезем наверх, – заявил сосед, выслушав рассказ мальчика.
Озираясь по сторонам, бездомники нырнули под мост, поднялись на набережную и смешались с многолюдной толпой. Утренние косые лучи солнца уже бороздили холодные камни набережной.
Сяо рассматривал спутника.
Это был рябой, подвижной, на редкость рослый китаец. В узкой косой щели век сверкал черный юркий смеющийся глаз. Казалось, этот человек должен был и родиться одноглазым, чтобы его лицо приобрело то хитрое, насмешливое выражение, с которым он смотрел на мир.
Ку Те-ги то и дело балагурил, шутил, сыпал прибауточки. Но в его весельи не было доброй беспечности; это было ехидное хищное веселье человека, в себе что-то замышлявшего, кого-то перехитрившего.
– Ку-ку-ку, – закуковал Ку Те-ги, и в его единственном глазу заерзала хитро-хищная мысль. – Из ку-ку-ку мы сделаем дело. Ты говорил, что у тебя сестра на фабрике Кину но-Учи работает. Пойдем, я тебя сведу к ней.
– Пойдем, – вне себя от радости крикнул Сяо.
– Но это дело нелегкое. Ты должен будешь молчать и не удивляться, что бы я ни говорил на фабрике, и называть меня «дядей». Если ты скажешь хоть одно слово не вовремя, нас могут палками выгнать с фабрики.
Вскоре они сидели уже в конторе громадной фабрики.
Сяо от счастья не понимал, что делалось вокруг него. Он даже не слушал толком, о чем шептался «дядя» с белыми людьми и нарядными китайцами-конторщиками. Сердце мальчугана билось радостью ожиданья. Скоро-скоро он увидит родную сестренку. Мальчик мечтал о том, как он будет жить вместе с ней, помогать ей в работе.
– Как тебя зовут? – перебил его мечты один из конторщиков.
– Ку-Сяо.
– А как зовут твоего дядю?
– Ку Те-ги.
– Ну, иди сюда, Ку-Сяо, и распишись на этой бумаге рядом с подписью дяди… Не умеешь писать – поставь тушью черточку.
Рябой «дядя» хитро мигал китайчонку единственным глазом и мотал одобрительно головой.
– Ляй-Ляй! – один из конторщиков громко хлопнул в ладоши, и, как из-под земли, возле Сяо выросли две китаянки. Одна быстро-быстро остригла Сяо волосы, другая скинула с мальчика отрепья и обрядила его в новые синие бумажные штаны и кофту. Мигом к кофте была вшита сзади большая красная заплата, на которой четко значилось: № 3737.
Пока стригли и обряжали Сяо, «дядя» огреб с прилавка в карман горсть серебряных рублей, поклонился раболепно конторщикам и незаметно для Сяо улизнул из конторы.
– Ну, а теперь марш на работу. Ведите его в шестой корпус на фосфор, – крикнул китаец-конторщик.
Сяо почуял что-то недоброе.
– Где дядя?
– Его ты не увидишь пять лет, пока не кончится срок твоей работы.
– А кто поведет меня к сестренке Ку-Не?
– Какая там сестренка? Вот твоя сестренка, – и китаец показал мальчику плеть. Конторщики захохотали.
– Вот договор: твой дядя продал тебя на нашу фабрику ровно на пять лет.
Сяо вскрикнул, пытался рассказать правду, но его вовсе уже никто не слушал, вытолкали пинками из конторы во внутренний двор фабрики и поволокли в шестой корпус.
В Шанхае сотни фабрик. В Шанхае больше полумиллиона рабочих; среди них множество женщин и детей.
В Шанхае бывают случаи, когда дети рождаются за фабричным станком и их детство проходит в угарных фабричных помещениях, среди грохота и визга машин.
Одиннадцатилетний Тин, новый приятель Ку-Сяо по шестому корпусу английской спичечной фабрики, принадлежал именно к таким фабричным детям.
Его родиной была иностранная текстильная фабрика; его первой колыбелью оказалась куча сырого хлопка; его первый крик врезался в гул прядильных веретен.
Грудного ребенка, Тина, мать привязывала к себе за спину и так работала с живой ношей по двенадцати часов в сутки.
Детство Тин проползал на каменном полу среди груд неразобранного хлопка. Хлопковая пыль забивалась в нос, рот, в глотку. Вместе с Типом с места на место ползали по хлопковой массе такие же маленькие грязные детишки, мешая матерям перебирать хлопок.
Подрастая, Тин помогал матери в ее кропотливом труде. Но недолго пришлось ему быть возле матери. К семи годам мальчик осиротел: мать умерла от непосильного труда.
Сиротку перевели в шелкопрядильню той же английской компании.
По двенадцати часов в сутки изо дня в день работал Тин на новой фабрике. Особенно трудным было чесание коконов в метательном отделении. Работать приходилось над чаном с кипящей водой. Пальцы, размачивая коконы, поневоле касались кипятка, покрывались болезненными волдырями-ожогами, с них слезала кожа.
Нестерпимо трудно было работать в атмосфере, наполненной горячим паром, запахом мертвых коконов.
«И моя бедная сестренка Ку-Ня работает так же» – с горечью думал Сяо, когда Тин рассказывал ему о шелкопрядильне.