Том 2. Стихотворения 1917-1920

Так враги шипят ехидно.
Там, что будет – будет видно.
Трудно нам – чего трудней!
Наша воля с первых дней
Вражьи встретила рогатки.
Мы еще кровавой схватки
Не окончили с врагом:
Мироеды нас кругом
Осаждают силой темной,
Ратью сбродною, наемной,
Состоящей из бойцов –
Дураков иль подлецов.
То – враги в открытом поле.
Но средь нас еще их боле:
Сволочь, где ни посмотри.
Червь нас точит изнутри.
Эту гнусную заразу
Трудно, братцы, выгнать сразу:
Болью старою больна
Наша бедная страна.
То, что портилось веками,
Нынче голыми руками
Нам исправить в краткий срок –
Трудный все-таки урок.
И нужны не год, а годы,
Чтобы сладкий плод свободы,
Крепкий, сочный, зрелый плод,
Наконец, вкусил народ.

XX

Петр в Москве не засиделся,
Ко всему он пригляделся
И усвоил дело вмиг.
Прихватив газет и книг,
Петр Костров в деревню едет,
Всю дорогу ею бредит:
«Не узнать, поди, ее!
Вот когда пошло житье!»
Разговор идет в вагоне:
«Жизнь какая, братец, ноне?
„Откровение“ прочти;
Сходство полное почти.
Комиссар у нас-то выкрест.
Говорят, пришел Антихрист».
«Где?» – «В Москве. Отец Кирилл,
Поп наш, людям говорил,
Что легко узнать по знакам…»
«Верь поповским всяким вракам.
Был у нас отец такой…»
«Ну?..» – «Ну… вечный упокой.
Пойман, значит, был с поличным,
Пулеметчиком отличным
Оказался… Бунтовал…
Нас подвел и сам пропал».
«Тож у нас был бунт недавно.
Дурака сваляли явно.
Вспомнить срам, за кем пошли.
Благодетелей нашли:
Поп, урядник, бывший стражник,
Писарь – взяточник и бражник,
Старшина. Как на подбор!..»
Петра слушал разговор,
Слушал, вглядывался в лица.
«Жизнь… все та же небылица!»

XXI

Ельник… речка… три избы…
Телеграфные столбы…
Переезд… шлагбаум… будка…
Баба с флагом и малютка…
На высоком берегу
Деревушечка в снегу…
Вся картина так знакома!
Петра шепчет: «Дома!., дома!..»
Сердце радостно щемит.
Поезд грохает, гремит,
Поезд ходу убавляет…
Петра шапку поправляет…
Сердце замерло в груди…
Стоп, машина! Выходи!
Вышел Петр на полустанок,
Видит пару чьих-то санок
И обмерзших мужиков.
Ждут, должно быть, седоков.
«Петра!..» – «Мать честная, ты ли?»
«А? Узнали, не забыли?»
«Чать, делили хлеб да соль.
Как забыть! Из плену, что ль?»
Обнял Петра дядю Клима
И кривого Питирима.
Дядя Клим пустил слезу:
«Лезь-ка в сани… Я свезу…
Настрадался ты, миленок…
Помню, брат, тебя с пеленок:
Препотешный был малец».
«Как мои там – мать, отец?»
«Расскажу потом, дорогой…
Ну, лошадка, с богом! Трогай!..»

XXII