Том 2. Улица св. Николая

Христофоров, как ему и полагалось, занял низенький мезонин. Здесь быстро он освоился, вынул вещи, разложил книжки; цветы в вазочке появились на столе – и нечто от Христофорова сразу определилось в его жилище. Было оно в этих цветах, в снимке боттичеллиевской Весны на стене, в книгах, чемоданчике, в штиблетах на ластике, выглядывавших из угла комнаты.

В жизнь дома он вошел удобной частью; был незаметен, нешутлив, неутомляющ; гулял иногда с Машурой и Антоном. С Натальей Григорьевной мог поговорить о Шатобриане.

Антон чувствовал себя с ним неровно. Что-то в Христофорове ему не нравилось, почти раздражало. Не любя кого-нибудь, он обычно – резко задирал. Задирать Христофорова было нелегко, за полной его нечувствительностью. Быть добрым и простым – тоже не выходило. Антона злило спокойствие, как бы безоблачность этого человека.

– Я знаю, – говорил он Машуре, раздраженно, – что он у червяка попросит извинения, если наступит. Люди, которые всегда, во всем правы! Невыносимо!

Машура смотрела на него с усмешкой.

– Ты бы лучше хотел, чтобы он всегда был неправ?

– Не подумай, пожалуйста, что я чрезмерно им интересуюсь, – сказал Антон, подозрительно. – Мне, в сущности, до него очень мало дела.

– Я ничего не думаю, – ответила Машура, – но ты к нему несправедлив.

– Ну, конечно, я во всем виноват!

Антон вспыхнул, и разговор прервался.

Иногда он садился на велосипед и уезжал на станцию, оттуда с поездом в город. Без него в доме сразу становилось тише, иногда Машура ловила себя даже на том, что несколько она отдыхает; легче нервам. Это было отчасти и нехорошо; ее изумляли отношения с ним. Уже давно привыкла она считать его своим, и себя – принадлежащей ему. Тогда откуда же эта неловкость? Как бы затрудненность в чувствах? «У него нелегкий характер, – решила она, стараясь себя успокоить, – но, конечно, я должна его поддерживать».

Странным казалось ей то, что с Христофоровым ей было легче, свободнее, хотя понимала она его еще менее, чем Антона. Иногда, ложась спать, она улыбалась в темноте: «Он странный, но страшно милый. И страшно настоящий, хотя и странный».

Случалось ей видеть, как в знойный полдень подолгу он сидел над гусеницей, ползшей по листу; без шляпы бродил по саду, с расширенными зрачками. Обедая на балконе, внимательно наблюдал, куда летит горлинка, точно ему это требовалось. И с той же внимательностью, нежностью переводил взгляд на Машуру.

– Вам всё нужно, все нужны? – улыбаясь, спрашивала Машура.

Он отвечал спокойно и приветливо:

– Я люблю ведь это… все живое.

В мезонине у него была подвижная карта неба. На каждый день он мог определить положение звезд. Вечерами очень часто выходил в сад, всматривался в небо, как бы сверяясь, все ли на местах в его хозяйстве.

Это заметила и Наталья Григорьевна.

– У вас со звездами какие-то особые отношения, – сказала она раз, шутливо.

– Дружественные, – ответил Христофоров так серьезно, будто правда звезды были его личными знакомыми.

Однажды вечером они сидели с Машурой на террасе. Христофоров был как-то тих и задумчив весь этот день.

– Когда же Антон вернется? – спросил он.

Машура сдержанно ответила:

– Не знаю. Он помолчал.

– Мне кажется, что он не особенно хорошо себя чувствует.

Машура слегка вздохнула и спросила:

– А как вы себя чувствуете?

– Я – отлично, – тихо ответил Христофоров. – У вас здесь мне очень хорошо. Но думаю, все же, недолго тут пробуду.

С лугов тянуло сыростью и сладкой свежестью. Москва-река туманилась.

– Почему не долго?

– Знаете, – сказал Христофоров, – мне всегда приходится кочевать. То тут, то там. У меня нет так называемого гнезда. Кроме того, что-то смущает меня здесь.

– Как странно… Что же может вас смущать? – спросила Машура с качалки, слегка изменившимся голосом.

Христофоров опять ответил не сразу.

– Не могу объяснить, но мне кажется, что я не должен жить у вас.

– Ну, это глупости!

Машура привстала, явное неудовольствие можно было в ней прочесть. Даже глаза нервно заблестели.

– Вы все выдумываете, все разные фантазии. Расширив зрачки, Христофоров смотрел вдаль, не отрываясь.

– Нет, я ничего не выдумываю.

Машура подошла к нему, взглянула прямо в лицо. Его глаза как будто фосфорически блестели.

– Нет, правда, – тихо спросила она, – что вас смущает?

Христофоров взял ее руку и молча пожал.

Машура сбежала в цветник, остановилась.

– Это что за звезда? – спросила она громко. – Вот там? Голубоватая?

– Вега, – ответил Христофоров.

– А!.. – протянула она безразлично и пошла в глубь сада. Сделав небольшой тур, вернулась.

Христофоров стоял у входа, прислонившись к колонне.

– В вас есть сейчас отблеск ночи, – сказал он, – всех ароматов, очарований… Может быть, вы и сами звезда, или Ночь…

Машура близко подошла к нему и улыбнулась ласково.

– Вы немного… безумный, – сказала она и направилась в дом. С порога обернулась и прибавила:

– Но, может быть, это и хорошо.