Том 2 (выборочно)

А из-за желтых сосен доносился до них веселый, полюбившийся всем голосок:

— В выходной при-еду!

ОТЦОВСКАЯ КУРТКА

Куртка была черная, бархатная, карманы ее топорщились, в глубоком мягком рубчике отливали серебром круглые пуговицы. Сидела она на отцовских плечах крепко, туго обхватывая широкую грудь.

— Папаня, а папаня! Отдай мне эту куртку. Ты, гляди, уже старый для нее, — с завистью говорил Ленька, обдергивая свой коротенький пиджачок и приглаживая вихрастую голову.

— Я стар, а ты больно молод, — отшучивался отец.

Ленька и правда был еще молод. Он учился в четвертом классе, но в семье был старшим. Кроме того, с ним водился соседский Генька. А Генька уже год назад кончил семь классов школы и теперь работал на селе в пожарной команде. Но пожаров в селе не было, зачастую даже дым не поднимался из труб. Шла война, и в колхозе спешили с уборкой урожая. Ленькин отец возвращался домой поздно, при свете фонаря долго возился во дворе и, озабоченно поглядывая на сына, говорил:

— Ты, брат, гляди, приучайся к делу. Я не сегодня-завтра на фронт уйду. Большаком в семье останешься!

— «Большаком»! — усмехался Ленька. — Стану я еще связываться! Одного Николку по затылку стукнешь, и то к матери побежит жаловаться.

— А ты не стукай. Большак — это делу голова, а не рукам воля! Много я тебя по затылку стукал?

* * *

В день проводов отца в избе шла кутерьма. Мать, как потерянная, хваталась то за одно, то за другое, стряпала, пекла, наспех укладывала в сундучок какие-то вещи. Отец вынимал их и отдавал ей обратно:

— Убери. Не в гости еду.

Увидев в руках матери бархатную куртку, он посмотрел на Леньку, усмехнулся и ласково сказал:

— Носи, большак!

Ленька вспыхнул и застеснялся.

— Да куда она ему! — всплеснула руками мать. — Не дорос ведь!

— Дорастет, — уверенно сказал отец и погладил мать по плечу. — Помощником тебе будет!

Уложив сундучок, отец обвел взглядом просторную избу, присел на край скамьи и сказал:

— По русскому обычаю, посидим перед дорогой.

Мать поспешно усадила детей и села с ними рядом, придерживая рукой трехлетнюю Нюрку. Все притихли. Ленька посмотрел на отца, и горло у него сжалось.

«Как же мы одни будем?» — подумал он, поняв вдруг, что отец действительно уезжает далеко и надолго.

* * *

Прощались у околицы. Отец спустил с рук Нюрку и троекратно поцеловался с матерью.

— Прости, коль сгоряча обидел когда…

Низко, без слез, поклонилась ему мать:

— За все, что прожито, за все, что нажито, спасибо тебе, Павел Степанович!

Женщины подхватили ее под руки, и Ленька вдруг услышал тонкий плач с разноголосыми причитаниями.

Лицо у отца дрогнуло. Он махнул рукой, вынул туго сложенный платок, обтер им лоб, щеки и подозвал Леньку:

— До Веселовки проводишь меня.

Шли молча.

Ленька, в наброшенной на плечи отцовской куртке, размахивая длинными рукавами, то и дело поворачивал тонкую шею, чтоб взглянуть на отца. Но отец о чем-то думал и время от времени тяжело вздыхал.

— Ты вот что… пять человек вас у матери… — Он замолчал, не находя простых и нужных слов, которые хотелось сказать сыну.

— Ты просись к пулемету. Чуть что — сотню немцев уложишь, — озабоченно сказал вдруг Ленька.

— Там знают куда… — рассеянно ответил отец.

Ленька испуганно посмотрел на его круглое доброе лицо.

— А ежели в штыковой пойдешь… — шепотом сказал он и замер, глядя широко раскрытыми глазами в лицо отца.

— Ну-ну, — ласково усмехнулся тот.

Ленька бросился к нему на шею:

— Папка, вернись! Живым вернись!

Теплыми ладонями отец оторвал от своей груди голову сына и заглянул в его глаза:

— Мать береги.

Мелкие капли дождя сеялись на размытую лесную дорогу. По краям топорщились голые осенние кусты. В мутных лужах мокли опавшие листья.

Отец крепко держал за руку сына.

— Солому внесите, а то дожди намочат… Дров заготовьте на зиму…

Отец останавливался, крепче сжимая маленькую жесткую руку.

— Слышь, Ленька!

— Слышу, папаня.

* * *

Жизнь пошла по-новому. Один человек ушел из дому, а семья осиротела. За столом пустовало место, не вздрагивали половицы от тяжелых отцовских шагов, на дворе не слышался голос хозяина. Мать постарела, осунулась, сняла с окон нарядные занавески, убрала со стола скатерть. Думая об отце, она устало покрикивала на младших детей или, сидя на лавке и покачиваясь из стороны в сторону, тихонько причитала:

— Ушел мой голубчик, ушел мой милый…

Ленька подсаживался к ней, неумело утешал ее, обнимал за шею:

— Ну ладно тебе… Говори, чего делать-то, а, мамка? Воды принесть иль дров наколоть?

Отцовскую куртку Ленька носить не стал, а аккуратно сложил рукав к рукаву, отдал матери и сказал при этом так же, как отец:

— Убери. Не в гостях я.

Работы у него стало много. Утром, торопясь в школу, он окидывал хозяйским глазом двор.

«Солому внесите, а то дожди намочат», — наказывал отец.

Солома все еще не была внесена. Скотина растаскивала ее по двору, втаптывала в грязь.

— Николка, — кричал Ленька младшему брату, — переноси солому помаленьку! Я приду, сам докончу.

Николка лениво почесывал затылок.

— Кому говорю?! — кричал Ленька, хлопая калиткой.