Том 20. Избранные письма 1900-1910

«…Я человек, отрицающий и осуждающий весь существующий порядок и власть» — так охарактеризовал себя Толстой в письме к одному из членов царской семьи (вел. князю Николаю Михайловичу, 14 сентября 1905 г.). «Отрицая» и «осуждая», он, однако, призывал к следованию «закону любви», к нравственному самосовершенствованию. Им владела иллюзорная вера, что «духовная революция», «революция сознания» несет с собой избавление от ненавистных ему «порядка и власти», освободит общество от «зла» и тем самым предотвратит революционную борьбу, за которой он следил с напряженным вниманием.

Уже после выступления «Народной воли» Толстой доказывал Страхову: «Засуличевское дело — не шутка… Это первые члены из ряда, еще нам непонятного; но это дело важное… это похоже на предвозвестие революции» (6 апреля 1878 г.). «Ряд» этот во всем его историческом значении и в дальнейшем останется Толстому «непонятным». Но к тем, кто к нему принадлежал, он относился с симпатией и сочувствием, а к их «идеалу общего достатка, равенства, свободы», к защите требований «земледельческого народа» — с глубоким пониманием (Александру III, 8-15 марта 1881 г.). Ведь и сам Толстой на протяжении долгих лет жил истерзанный жгучей болью за горькую судьбу не ведающих «достатка» нищих, ограбленных, бесправных русских мужиков, мечтал о всеобщем «равенстве» и братстве, жаждал «свободы» от державной власти и чиновничьего произвола.

Понимание это, однако, имело свою четкую границу, обозначенную самим Толстым в письме к В. В. Стасову. В октябре 1905 года он краткой и точной формулой определил свое отношение к революции. «Я, — писал он, — во всей этой революции состою в звании, добро ц самовольно принятом на себя, адвоката 100-миллионного земледельческого народа. Всему, что содействует или может содействовать его благу, я сорадуюсь, всему тому, что не имеет этой главной цели и отвлекает от нее, я не сочувствую».

С позиций этого «земледельческого народа» вникал гениальный художник в смысл русской буржуазно-демократической революции и находил «благом» все, во имя чего она свершалась: коренное изменение политической системы, уничтожение самодержавия, неравенства сословий, земельной собственности. И с позиций этого же «земледельческого народа», отражая его «незрелость мечтательности»[11], он не видел в «революционной буре» «благо», не «сорадовался» ей, а, наоборот, всячески пытался помочь решить ее задачи мирным ненасильственным путем. В канун событий 1905 года, видя, что в народе зреет решимость активно действовать, что «развязка» приближается, Толстой направляет Николаю II письмо, наглядно демонстрирующее всю сложность и неоднозначность его отношения к русской буржуазно-демократической революции, ко всему комплексу проблем эпохи в целом. Преисполненный просветительской веры в изначально добрую природу человека, в возможность добровольного отказа императора от своей социальной роли, писатель предлагал ему исполнить все пункты программы, за которую шла борьба, то есть «уничтожить земельную собственность», «отменить» «исключительные законы», ставящие трудовой народ «в положение пария», и, наконец, изменить саму политическую систему, ибо «самодержавие есть форма правления отжившая» (16 января 1902 г.).

Отчуждение от политической борьбы и вместе с тем жгучая ненависть к «разбойничьему гнезду», страстное желание «блага русскому народу» и вместе с тем стремление избавить его от «братоубийства», от вооруженного захвата «главного предмета борьбы» — земли, породили такую необычную форму отстаивания демократических требований земледельцев, как письма к царям и государственным деятелям.

«…Крестьянство, — указывал В. И. Ленин, — стремясь к новым формам общежития, относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому, к тому, каково должно быть это общежитие, какой борьбой надо завоевать себе свободу… почему необходимо насильственное свержение царской власти для уничтожения помещичьего землевладения»[12]. Эта политическая наивность русского патриархального крестьянства была свойственна и самому Толстому.

Патриархальные иллюзии трагически осложнили гуманистические искания писателя, не позволили увидеть тот реальный путь, который привел бы к осуществлению его прекрасной мечты о гармоническом обществе — «любовной ассоциации людей».

«Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа»[13],— утверждал Карл Маркс. Ум великого Толстого был связан с телом своего народа нитями видимыми, явственно просматриваемыми. Они просматриваются и в его искусстве, и в его философии жизни, и в его учении.

3