Том 20. Золотые закаты

И все до грамма пошло в ведро с варевом — превосходное мясо, кровь и кишки. «Даже панцирь — не затвердевший, он строгался ножом — мы поджаривали и грызли. Голод мучил нас нестерпимо и хотелось хоть чем-то набить желудок».

Тут, в рассказе, время спрессовано. Добыча перечисляется одна за другой. Реально же между уловами иногда проходило несколько дней, а то и неделя. Приходилось опять обращаться к ракушкам. «Мы слабели и теряли присутствие духа. Иногда, сидя рядом, вместе плакали».

Я спросил, мучила ли отца ответственность за сына, который не очень обдуманно был вовлечен в плаванье? «Тысячи раз! Каждый день! Эта мука была для меня нестерпимой…»

Кульминация драмы — день, когда отец почувствовал: «Заболел — явное воспаление легких. Температура была под сорок. И если бы не Максим, предпочел бы разом все кончить — акулы в мгновение ока бы разорвали». В эти страшные минуты написал отец завещание сыну, как распорядиться его телом, и просил людей за это сына не осуждать.

На шхуне было довольно лекарств. Но антибиотики, нужные в этот момент, оказались истраченными в Индонезии — ими лечились приютившие русских островитяне. Максим, разорвав «завещанье» отца, в хаосе оберток обнаружил три уцелевшие таблетки тетрациклина. «Две таблетки я выпил сразу и смог уснуть. Проснувшись, выпил еще одну, и произошло чудо — температура спала. Я чувствовал себя слабым, но одолевшим болезнь. И дня четыре спустя снова полез за борт отдирать спасительные ракушки».

Обязанности на шхуне делились так: отец охотился, сын кашеварил и чинил паруса. «Починка парусов стала для нас ежедневной работой. Мы находились в полосе штормов, и паруса каждый день рвались. Из нужных вещей на борту более всего необходима была нам швейная машинка».

Но с хорошей погодой терпящим бедствие становилось еще тяжелее. «В штиль шхуна совсем переставала двигаться, и это сводило с ума. Движенье рождало надежду пристать к земле. Стоять же было невыносимо».

Шли день за днем, неделя за неделей, и не было никакого просвета в мученьях. «Во время штиля иногда ощущалась потребность в каких-нибудь звуках. Однажды нам показалось, что слышим работу дизеля. Подводная лодка? Жадно вглядывались в гладь моря с надеждой — может быть, покажется перископ. Нет, ничего не было. И даже звуки утихли. Возможно, это были галлюцинации».

Иногда, особенно после сносной еды, приходила надежда. «Мы ведь живы и, стало быть, еще половим рыбу в Татарском озере!» (Озеро в пойме Амура.)

По ночам они иногда наблюдали за спутниками. Яркая звездочка появлялась аккуратно через час с небольшим. «Представляя, что на космическом корабле — люди, мы им завидовали: делают осмысленную работу, за ними следят, если надо, придут на помощь, по радио что-нибудь скажут…»

Встречались ли корабли? Встречались, но без последствий для терпящих бедствие. «В бинокль мы видели: на борту обратили на нас вниманье, безусловно, видят наши отчаянные сигналы о помощи, но спокойно идут своим курсом. У каждого график, да и не хочется связываться неизвестно с кем. Есть и такая сторона у прославленного морского братства».

Некоторые корабли они наблюдали издалека. Маленькую «Кавасаки» могли и не видеть. Но однажды китайское судно остановилось. «Мы подумали: спасены! Ветер мешал нашей шхуне подойти к кораблю. А с него никто к нам на помощь не шел. Спешно спустили со шхуны «тузик» (маленькую лодку) и, немощно двигая веслами, сами направились к сухогрузу.

А он вдруг вспучил воду винтами и пошел своим курсом». Боясь, что шхуну оттянет ветер, двое страдальцев выбивались из сил на веслах. Сами на борт сумели подняться, а «тузик» пришлось привязать у кормы. За ночь его размотало до щепок. Это был один из самых горестных дней в пятимесячной одиссее.

И опять терзания голодом. Максим: «Отец увлекся охотой на чаек. Раньше этих спутников мы ругали. Они пачкали паруса. Теперь же мы заклинали, чтобы чайки садились и желательно на борт или на рубку». Непуганые птицы держались беспечно — «глядели куда-то вверх, и, если не делать резких движений, можно было, подкравшись, птицу схватить». Пять раз старшему из команды это вполне удавалось.

В начале беседы с Медведевыми я спросил: будь на борту кошка или собака, веселее бы плавалось? Собеседники лишь рассеянно улыбнулись: «Какое веселье, без колебания мы бы их съели».

О еде были все разговоры. Еда постоянно снилась и не в виде окороков, колбас и всякой всячины, а в виде пельменей, домашних пирожков. «Но больше всего почему-то хотелось мороженого».