Том 21. Избранные дневники 1847-1894

1 декабря. Встал в 11, записал день и играл до гимнастики. Рука очень болела, обедал дома, дочел Carmen^* — слабо, французско, получил письмо от Тургенева и послал ему. Заснул, пришел Полонский, смешон, Боткин, с ним в «Гугенотов», просто нехорошо. Написал письмо Валерии, хорошее, ни тепло, ни холодно, и письмо Каткову. Завтра написать письма тетеньке, Николеньке, Сереже, съездить к Шевич, к Оболенскому и к Столыпину.

2 декабря. «Разжалованного» не пропускают. Поехал в университет. Симфония прелестна. К Столыпину, он скучен. К Боткину, к Дюссо обедать. Вечер сидел с Боткиным, Дружининым и Анненковым. Приятно, денег издержал много, к Шевич написал.

3 декабря. Ничего не пишу — читал Мериме — хорошо, думаю комедию^*. Гимнастика, хорошо не болит. Обедал дома, заснул, был у Шевич, скучно, играл. У Боткина, Панаев хвалит «Юность» очень. Приятно, поправил корректуры «Разжалованного». […]

5 декабря. Утро читал «Обыкновенную историю»^*, которую послал Валерии. Написал Сереже и тетеньке. Поправил «Разжалованного», гимнастика, у Шевич слушал дурной рассказ, у Дружинина приятно, объяснился с Панаевым. […]

7 декабря. Встал поздно, написал письмо Валерии, гимнастика, обедал дома, прочел «Бедную невесту»^*, просто слабо. Хороша его любовница. Был в цирке, ужинал неизвестно зачем у Дюссо. Прочел вторую статью Дружинина^*. Его слабость, что он никогда не усомнится, не вздор ли это все.

11 декабря. Читал «Лира»^*, мало подействовало, гимнастика, обедал дома. К Боткину — там застал Анненкова и Дружинина, ужинал. Мне очень грустно.

16 декабря. Встал в ½ 3-го, свеж, пошел к Ковалевскому, взял материал для истории, обделал дело Б-й Зубкова [?], к Боткину, у него продержал корректуры^* и приятно болтал, к Дружинину, от него к А. Толстому. Прутковщина. Его мать добродушно-лихая, славная госпожа.

17 декабря, проснулся в 11, стал поправлять третью тетрадь, принесли перемаранные корректуры духовной цензурой. Пошел на гимнастику, очень был в духе. Упал. У Боткина обедал, не похвалил его статью^*, он злился. Потом к Тургеневу. Лир прелестен^*. Но с Ольгой Александровной мне все неловко, виноват Ванечка. Завтра ехать к Иоанну^* и написать Николеньке, тетеньке и Валерии.

18 декабря. Разбудили меня в 11. Поехал к отцу Иоанну, стерва! К Панаеву, там Чернышевский, мил. На гимнастике плохо. У Панаева обедал, Боткин в восхищенье от «Юности», у меня Столыпин, Полонский, Дружинин, Анненков, Боткин, Панаев, Жемчужников, Толстой. […]

28 декабря. Встал поздно. Все думал о комедии. Вздор. Гимнастика. Получил свидетельство^*. Обедал у Шевич. Блудов стерва. Вяземский запретил последнюю главу^*. От Некрасова письмо. Неожиданно поехал к Дружинину. Не кончил корректуру, пришли наряженные.

29 декабря. Встал поздно, получил длинное письмо от Валерии, это мне было неприятно. Гимнастика. Злился дома. Обедал у Боткина. Нелепость и невежество цензуры ужасны. Был у Лажечникова, он жалок. Дома музыка. Безобразов, Бакунин, Столыпин, Боткин, Дружинин, Анненков. Хорошо было. Нервы мои убиты до сих пор.

Дневник помещика

28 мая [1856 г.]. В 8 часов вечера я позвал к себе старосту Василья — молодого красивого мужика из богатых ямщиков, который ходит в синем казакине и говорит красноречиво, путая господские обороты с крестьянской речью, и Осипа Наумова, мужа моей кормилицы, бывшего старосту, известного за колдуна, хозяина и пчеловода. Осипу Наумову лет 60, но на вид не более 40. Он приземист, очень белокур, глаза всегда смеются. Он умен, речист и гордится тем, что знает солнечные часы и планы, что не мешает ему быть вполне народным как в жизни, речах, так и приемах. Я объявил им, что намерен отпустить всех крестьян по оброку, и созвал сходку для того, чтобы узнать, согласен ли будет мир на оброчное положение при следующих двух условиях: 1) чтоб крестьянские земли все отмежеваны были к одному краю, и 2) чтоб дело я имел не с каждым отдельным крестьянином, а с обществом, причем общество за недоимки обязано выставлять по урочной плате нужное число рабочих.