Том 22. Избранные дневники 1895-1910

25 и 26 сентября. Пойду назад. Сейчас 8 часов вечера 26-го. Ходил приятно, спокойно по елочкам. Перед этим беседовал с милым приехавшим П. И. Бирюковым, а перед этим писал довольно много: «Анархизм»^*. Не знаю, выйдет ли и буду ли издавать. В первый раз нынче после нескольких дней охотно писал. Перед этим читал письма. Первое же пробуждение было неприятно известием, сообщенным Беркенгеймом, что пришел беглый человек от Гусева. Беркенгейм сам распорядился им, и когда я искал его, его уже не было. Утром погулял по саду. 25-го вечером хорошо говорил с Моодом. Он жалеет о своем разрыве с Чертковым и, вероятно, чувствует себя не совсем правым, но хорошо, что Черткова ни в чем не обвиняет^*. Ездил далеко — в Горюшино верхом. Утром ничего не делал. Написал письмо индусу^*. Начал было «Разговор», но бросил^*. Моод переводит письма к индусам. Вот и все.

27 и 28 сентября. 27-го вчера. Не выходил. Ноге хуже, посидел на балконе. Прочел и ответил письма и потом очень много писал и охотно «Анархизм». Может быть, и годится. […] Записать:

1) Обдумываю письмо государю о земле, самой, кажется, первой важности, и в это время приходит мысль о том, что сказать Софье Андреевне о желании Ильи Васильевича получить прибавку жалованья. Одно дело — благо русского народа, обсуждаемое с царем, другое: прибавка жалованья лакею. Но второе важнее первого, потому что это второе требует моего участия и решения, первое же я сам предпринимаю. […]

29 и 30 сентября. 29-го не сходил вниз, писал и очень много написал к «Анархизму». Кажется, недурно. Но тяжело осуждение. Но как-то само собой выливается. Опять разговор с Клечковским. Поехал кататься с Пошей. Очень мне хорошо с ним. Я его всего понимаю и люблю. Был у Марьи Александровны. Видел Буланже, и мне тяжело с ним. Нет того, что с Пошей: полного общения без задержки. Как всегда, спал, обедал. Просмотрел Конфуция Буланже^*. Опять хорошо говорил с Пошей. Простился с Д. В. Никитиным. Он совещался. Неестественно. Он уехал. Мало очень спал.

30-го. Проснулся рано. Восемь оборванцев. Чувствовал в них людей, но не мог обойтись с ними по-человечески. Тарас, с ним хорошо поговорил. Потом сел за работу, за «Разговор» и много и, кажется, порядочно писал. Был Буланже, говорил с ним о Конфуции. […]

2 октября. Совсем не записал вчерашний день. День был малосодержательный. Ничего не работал, только ответил недлинно, но недурно на письма. Ездил в шарабане в Судаково. Мысль о старой жизни отца с Телятинками и Судаковым. Разумеется, не напишу — некогда.

[…] Одно несомненно, что никогда род человеческий или общества людей не разделятся на два лагеря: одних — диких зверей, а других — святых. В действительности везде как было, так и есть: весь род человеческий стоит на постепенных в духовном совершенстве состояниях, и между дикими и святыми много промежуточных ступеней, все приближающихся к совершенству любви.

3 и 4 октября. Вчера видел кошмарный сон о герцогине Ольденбургской, и как меня бросили «под сводами», и как я жалуюсь и сержусь на всех тревожащих меня. Письма мало интересные. Немного поправил «Разговор». Ходил до Козловки. Соня и Андрей с женой приехали за мной. Андрей и она очень жалки мне, и, слава богу, нет к ним недоброго чувства. Простился с Пошей милым. Сегодня 4 октября. Много писал. Одно письмо серьезное, и поправил окончательно «Разговор» и «Анархизм».

5, 6, 7, нынче 8 октября. Вчера 7. Очень дурно себя чувствовал. Утром ходил к лесничему, говорил с Гольденблатом о телятинских мужиках. Дома ничего не делал. Читал Андреева и Челышева, которые оба приезжают^*. Вечер тоскливо. Хочется умереть. Спрашивают: что же тебе дурно? Не дурно, а там лучше. […]

9 октября. Вчера был Челышев. Соединение ума, тщеславия, актерства, и мужицкого здравого смысла, и самобытности, и подчинения. Не умею описать, но очень интересный. Много говорил. Его мысль о влиянии на Европу регулированием вывоза и вместе передачи крестьянам тех торговых выгод, которые теперь в руках купцов, — очень умна. Она груба, антирелигиозна, патриотична, но может связаться с единым налогом. Я дал ему письмо к Николаеву. […]

10 октября. Душан болен. Я ходил к нему. Как всегда, кроткий, спокойный. Ничего не делал, кроме писем неважных. Ходил Саше навстречу. Бил камни и хорошо поговорил с отцом и сыном ясенецкими. Вечером читал Андреева. То же впечатление очень определенное. Ранние рассказы хороши, позднейшие ниже всякой критики. Записать, кажется, нечего. Был тяжелый проситель. Я сначала дурно обошелся, но потом справился. Вообще не могу приучить себя вспоминать о боге при общении. Вспоминаю после. Буду учиться.

11 октября. Вторую ночь хорошо сплю, но слаб. Только вышел — четверо безработных. Потом четверо от Черткова: Гусаров, С. Попов, Перевозников и Беленький. Пошел ходить, но надо с ними поговорить.